Избранное
Шрифт:
— Да.
— Терпеливый… И хитрый ты, Иван. У-у, насквозь тебя вижу… Твоя, поди, работка-то была, а?
— Что вы имеете в виду?
— Да твоего партизана…
— Кряквина?
— А кого же еще?.. Ты представляешь хотя бы, что он устроил сегодня?
— Не представляю.
— Да вы что же это, братцы мои?.. Он же, как этот… Цицерон! Господи… Порвал на себе тельняшку и все, донага, раздел!.. Не знаю… И, главно, не удержать. Я было его за узду, а он на дыбы! Настырный товарищ, скажу я тебе… Только чем эта настырность окончится, тут я сказать затрудняюсь…
— Да вы что! — возмутился Михеев. — У Кряквина своя голова на плечах. И причем отличная голова! Не пойму, чем вы недовольны, Василий Максимович?.. Я ведь помню, как вы буквально мечтали о таком выступлении и допрашивали меня, почему я не выступил.
— Потому и допрашивал, что знал, что ты не выступишь.
— То есть? — в упор посмотрел на Сорогина Михеев.
— А вот так… Знал, и все. Опыт… Таким-то, как ты, к тому дню я уже был, понял? По одним горкам ходили… Я — пораньше, ты — попозже… Все очень просто, Иван… Но то, что сегодня устроил твой Кряквин… нонсенс! Я лично не знаю, как буду расхлебываться… Густая кашица-то. Очень густая… Молитесь на ночь, чтобы вдруг вам не проснуться утром знаменитым, — неожиданно процитировал Сорогин. — Вот так!
— Это что? — спросил Михеев.
— Это стихи Анны Ахматовой.
Они замолчали…
Ксения Павловна в эту минуту босиком, наслаждаясь, бесшумно подходила к коттеджу. Держала в руках туфли и теннисную ракетку в чехле. Сама вся мокрая… Увидела машину, а в ней спящего на заднем сиденье водителя. Прислушалась, наматывая на палец обвисшие волосы…
— Я бы эту строку такими жирными-жирными буквами напечатал для таких вот, как твой Кряквин… — басил из веранды голос министра.
Ксения Павловна присела под окнами на завалинку.
— А он бы ее читать не стал, — ответил Михеев.
— Ну-ну… Дело хозяйское. Давай-ка малость сменим пластинку… А то как бы чего не вышло. Я хоть и министр, но тоже иногда за себя не ручаюсь… Ты это… помнишь о нашем разговоре тогда?.. Я тебя просил еще подумать насчет кадра на ленинградский НИИ? А ты обещал подумать. Подумал?
— Подумал.
— Ну?
— Есть у меня такая фигура…
— Кто?
Михеев ответил не сразу. Он просчитывал сейчас варианты возможной реакции Сорогина на то, что он сейчас скажет ему. Михееву необходимо было как можно точнее и полнее узнать шансы Алексея Егоровича после сегодняшнего выступления на активе. А Сорогин, безусловно, уже был в курсе его дальнейшей судьбы… Интуиция старого, опытного руководителя сама предложила Михееву этот неожиданный и заманчивый ход. И Михеев, мгновенно оценивая его качество, спокойно ответил:
— Мой главный инженер. Кряквин.
— Мм… Ты это серьезно? — играл свою игру министр.
Ксения Павловна напряженно слушала раскрыв рот. Она не замечала, как на ее плечо и колени струисто сбегает вода с крыши…
— А что? Он кандидат. В ближайшем наверняка доктор наук. Инициативен. Клад во всех смыслах. Ленинградский НИИ точно засверкает…
— Погоди, погоди… — загудел министр. — Тебе ведь, Иван,
— Жалко.
— Тогда чего ж ты мудришь?
— Вы меня попросили нацелить на кандидатуру? Я это сделал. При чем тут психологические нюансы? Потом… насколько я понял… — Михеев стрелял последним патроном и внимательно следил за своим выражением лица. Оно сейчас было абсолютно бесстрастным. — Кряквин сегодня… Выступил неудачно… Назовем это так. И следовательно, сам случай предлагает ему сделать два шага назад. Для своей же пользы… В дальнейшем, естественно. Он же всегда сможет вернуться на производство. Я же вернулся?.. И тоже из НИИ. Помните?..
— Резонно, резонно… — задумчиво пробасил министр. — В твоих руках комбинату будет понадежнее. Я это сегодня решил. Да и мне будет поспокойнее… Старый конь борозды не испортит. А молодые пускай тренируются на запасных полях… Так что мы с тобой еще поиграем, а, Иван Андреевич? В основном составе причем…
— Поиграем.
— А про старое ты не поминай. Не надо. Как сердце?..
— Налаживается.
— Это хорошо. Лечись, Иван… Мы еще с тобой коньячком побалуемся. Еще не такие чашки склеим… Да, где же твоя супруга?
— В кино, наверно.
— Поклон ей. Был бы я покудрявей — берегись! — Министр гулко хохотнул.
Ксения Павловна, пригибаясь, скрылась за коттеджем. Прямо по клумбам перебежала пространство до оградки, легко перескочила ее и растворилась в потемках…
— В общем, за то, что надоумил — спасибо тебе, — сказал Сорогин. — Теперь-то мне было бы жаль, если бы ты согласился на Петербург…
— Значит, вы серьезно решили забрать Кряквина? — спросил Михеев.
— Откровенность на откровенность, Иван. А что? Ты сомневаешься?..
— Теперь нет.
— Стало быть… по рукам? У тебя же ведь с ним, как я понял, тоже… нюансы?..
— Тоже нюансы, — повторил Михеев и прошелся по веранде. — Только иные, Василий Максимович. Иные… Сейчас мы закончим наш разговор. И вот чем…
Сорогин исподлобья посмотрел на Михеева. Его насторожили интонации в голосе Ивана Андреевича.
— Слушаю тебя.
— Слушайте… Если ты, Василий, тронешь Кряквина, — твердо заговорил Михеев, — то действительно берегись… Я не позволю никому тронуть этого человека, понял? Кряквин должен стать директором «Полярного», а я уйду в ленинградский НИИ. Я уйду! Только так, а не иначе!..
— Значит, темнил, Иван? — прищурился Сорогин. — Та-ак… Любопытно, любопытно. Продолжай… — «молодец» — не договорил он, потому что именно сейчас наконец-то твердо убедился, как дороги эти люди друг другу: Кряквин — Михееву и Михеев — Кряквину. Вот это-то и было для него самым главным. И только для этого он так многоходово переигрывал Михеева, выводя его на абсолютную искренность. А то, что Михеев начнет сейчас говорить ему всякие пакости, — наплевать… Пускай говорит на здоровье. Придет час — сам поймет, как он относится к нему, и Сорогин машинально повторил, не видя Михеева: