Избранное
Шрифт:
— Это будет длиться до тех пор, пока тебе не попадется веревка, на которой ты и повесишься где-нибудь на лесной опушке.
— На опушке? — Он сделал вид, будто испугался. — Никогда, брат, никогда! Я никогда не отважусь на это.
Он приблизился, как будто хотел сказать ему что-то доверительное:
— Смел, но не безрассуден!
— Ты прожил в Париже десять лет, мог бы и еще там остаться.
— Правильно. Впрочем, именно туда я и удалюсь на старости лет.
— Я вот думаю, зачем ты сюда приехал?
— Ага, вот видишь, и я тоже! Когда я увидел тебя, я подумал: зачем это доктор приехал в здешние неспокойные
— Я приехал отдохнуть.
— Опять же вроде меня. Право, доктор, ты — мой брат.
Летучие мыши продолжали неуклюжий танец на своих кривых крыльях. Белаид подошел поближе.
— Послушай, брат, возвращайся в Алжир, там климат мягкий, погода благоприятная. Здесь тебе нечего делать. Ты слишком молод для подобной игры.
В глазах Белаида Башир увидел больше нежности, чем суровости.
— Благодарю тебя за совет, но я знаю, что мне нужно делать.
— В конце концов, — сказал Белаид, удаляясь, — я твой старший брат, мой долг был сказать тебе это.
Он собрался уходить с Ду-Целнин. Обернулся к Баширу:
— Приходи за карточками, когда захочешь, для тебя и для старухи… и… помни, не увлекайся игрой с огнем, обожжешься.
Он исчез. Башир слышал, как он напевал вдалеке:
Немножко выпить так прия-а-а-тно…Одиннадцать лет прошло с того дня, как Белаид сел в автобус и всем стало ясно, что в сорок лет он едет во Францию работать на заводе. Все удивились: уж от него-то никак нельзя было ожидать, чтоб он уехал из Талы! Потому что Белаид был человеком старой закалки. Сначала он, как и его отец, работал поденно на других. Отказывал во всем своей семье и самому себе, а скопив денег, купил маленькое поле, пару быков, корову. Это был почти достаток, но Белаид продолжал жить скупо, и, когда жена говорила ему, что теперь он мог бы позволить детям есть досыта, он отвечал: «Пусть привыкают, никто не знает, когда придется голодать».
Детей становилось все больше. Башир учился, и ему надо было время от времени посылать деньги.
Фарруджа вышла замуж, но муж ее, портной в Дезэксе, с трудом сводил концы с концами, пока не умер в тюрьме. Белаид должен был содержать чуть ли не всю семью.
Три года подряд оливы ничего не родили. Сбережения Белаида растаяли. Дети снова стали голодать. Жена Белаида поняла, что отец хорошо сделал, заранее приучив их к лишениям. Они протянули еще год в надежде, что следующий урожай будет хорошим. Он был скудным. Белаид продал на рынке быков, потом корову. Он держался еще год, но настало время, и ему пришлось заложить купленное им маленькое поле. На другой день он встал рано утром, чтобы никто не видел, что он уезжает, обнял своих старших (остальные еще спали) и пешком пошел в Азазгу, где он должен был сесть в автобус.
Первый год он работал на заводе так, как обрабатывал свое поле в Тале: основательно, серьезно. Не знал ни отдыха, ни развлечений. Он работал на заводе «Жапи» у печи, соглашался на сверхурочные часы и ночные смены. По воскресеньям он бывал слишком изнурен, чтобы куда-нибудь выходить. Издалека он продолжал помогать семье, высылал деньги на зерно, масло, дрова, одежду, праздники.
К концу года долги все еще не были выплачены. Заложенное поле перешло в собственность Амера. Детям не хватало ни еды, ни одежды.
Тогда, чтобы забыть все, Белаид начал пить. Он
Однажды он случайно узнал, что жена его забрала детей и вернулась к своему отцу. Чтобы не быть слишком в тягость, она работала от первых проблесков зари до поздней ночи. Днем она делала все: копала, полола, носила на спине полные корзины навоза в поле, помогала во время жатвы, сбора олив и инжира. Вечером, когда все ложились, она садилась ткать, и с улицы до глубокой ночи можно было слышать глухой стук ее веретен.
Однажды, когда Белаид вместе со своим приятелем уселся в Люксембургском саду на скамье (они только что выпили и были пьяны), он услышал, как кто-то окликнул его по-берберски:
— Белаид айт-Лазрак [50] .
Он заворчал, повернулся, чтобы посмотреть, кто его зовет, открыл слипавшиеся глаза и, увидев незнакомого парня, недовольно пробормотал:
— Чего тебе?
— Что ты здесь делаешь?
— Пошел ты!
— Посмотри на меня.
— Тоже красавец.
50
Белаид, сын Лазрака.
— Поднимайся и иди за мной.
— Не люблю шпиков, проваливай отсюда.
— Я не шпик… Я Уали, твой сын.
Белаид снова попробовал поднять на него тяжелый взгляд. Большой черноволосый парень, стоявший перед ним, не знал, куда девать свои руки. У него был вид крестьянина, которому неловко в праздничной одежде.
Перед помутневшим взором Белаида прошло туманное воспоминание о том дне, когда он покинул Талу. Черномазый, тщедушный, сопливый малыш цеплялся за его ноги, глотая слезы: то был Уали.
— Ну и чего ты хочешь?
— Увезти тебя.
— Сопляк! А куда?
— Домой.
— Я вот тебе сейчас покажу.
Белаид попробовал встать, но снова упал на скамью.
— Отведи меня к себе. Я только что приехал, и мне негде спать.
— А мне какое дело? Спи под мостами… как все босяки… ты и есть босяк…
Он начал кричать:
— Босяк! Пьянчужка! Гнусный пьянчужка… ты пьян… сам не знаешь, что говоришь… мерзость! — Он плюнул в сторону Уали, рукавом вытер губы. — Зачем ты сюда приехал? Это не твоя страна.
— Я приехал к тебе.
— Честное слово, вы за мной гоняетесь! Не можете без меня жить. Я вам нужен, как воздух, которым вы дышите!
Он помахал перед собой рукой, пытаясь изобразить воздух, но рука его снова бессильно упала. В голосе его вдруг зазвучала ярость:
— Ведь я для того и уехал, чтобы скрыться от вас, чтобы не слышать больше ваших голосов, не видеть ваших гнусных рож, не дышать одним воздухом с вами. — Внезапно он успокоился. — Сорок лет! Сорок лет я прожил с вами в Тале, барахтался в вашей грязи, вашей нищете, вашем дерьме. И вот однажды утром вы встали и начали искать меня, чтобы снова надеть мне на шею ярмо, и… не нашли меня… Пф-ф! Испарился!