Избранное
Шрифт:
— Не могли бы вы вначале включить телевизор, — просит Валер, — и желательно погромче.
— Но сейчас еще не начались передачи.
— Начались. По «Англии-три» и «четыре».
Понятное дело, ей не удалось поймать «Англию-3» или «Англию-4», ведь Лео еще не принес антенну. Экран мерцает яркими красками, слышатся радостные звуки детского хора. Он ощущает укол сильнее, чем когда-либо, — этой девушке нужно еще многому поучиться.
А потом, когда Сару увезли под вой сирены «скорой помощи», Валер сидел у себя, потягивая кофе без соли. Сын Марсель крепко взял его за руку. Доктор Брамс ушел. Валер припоминает, что он, кажется, очень разозлился и стал задавать какие-то вопросы, пока Сару с трудом
Марсель пытается продеть Валера в его выходные брюки. Полина не показывается.
— Ты должен разбудить Полину, — говорит Валер, — тебе придется кричать изо всех сил, потому что эта ваша Полина очень туго соображает, пока три раза ей не повторишь, она ничего не поймет.
Лео с Марселем поднимают Валера и ведут его в гостиную. Никто там не лежит в постели. Только сейчас до Валера дошло: Полина села в карету «скорой помощи» вместе с Сарой, эти сестрицы цепляются друг за друга как ненормальные. А Лео, которому лень даже свой зад приподнять, только и делает, что следит за кошельком Валера, спрятанным в левом внутреннем кармане пиджака, что висит на стуле возле кровати, — этот Лео смеет ворчать на отца:
— И ты — ты, естественно, ничего не слышал?
— Естественно, слышал, — парирует Валер, приняв вертикальное положение.
— И ничего не сделал?
— Я ее не понял. Откуда мне было знать, чего она хотела?
— Что же все-таки мама говорила?
— Говорила обо всем, но понять ее я не мог.
— Ты мог бы по крайней мере позвонить мне. Или, на худой конец, Марселю.
— Среди ночи, да? — Валер пожимает плечами — какое нелепое предложение.
Медсестра просит, чтобы оба господина оставили в покое своего отца, ему нужен отдых, разумеется, ужасно обидно, что пришлось ждать так долго, пока не подоспела помощь, жаль, что девушка из социальной помощи вынуждена была дожидаться доктора Брамса и только потом вызвала полицию, поскольку, понимаете, менеер Лео, девушка из бюро социальной помощи не уполномочена звонить в полицию сама, это может сделать только врач.
— А между тем… — вставляет Марсель.
— Это, черт подери, его вина, — бушует Лео, — что помощь не подоспела вовремя.
Почему этот мальчик так кричит? О ком это он?
— Юфрау права, — говорит Валер, — ужасно, ужасно обидно.
— А между тем… — все твердит Марсель.
— С кровоизлиянием в мозг всегда так, — говорит медсестра, — если мы оперативно прибываем на место, что-то еще можно сделать. Но каждая минута, да что там говорить, каждая секунда играет роль, потому что тромб закупорил сосуд, а кровь все льется и льется и заливает все вокруг.
Вокруг чего? — хочет спросить Валер, но тут же догадывается: они говорят о Полине, это у Полины кровоизлияние в мозг. От этого он успокаивается. Полина ведь была совершенно гнилая.
— У нее же все разрушено в мозгу, — пронзительно кричит Лео, — черт, черт, чо-орт побери-и-и!
— Не ругаться в моем доме, — вдруг подал голос Валер.
Медсестра садится на постель и гладит его по шершавой щеке. Сто лет к нему не прикасалась женщина, к этому надо привыкнуть, и Валер трется щекой, ухом, виском о ее костлявую, пахнущую крахмалом ладонь.
Марсель говорит:
— Будь здоров.
Как будто кто-то чихнул.
— Мама, — позвал Лео.
Она лежит на больничной койке с тем неприятным ощущением ломоты в спине, которое возникает порой в тесной машине, например в «фиате», когда спиной не на что опереться. Но в машине это можно отрегулировать. Глаза ее зажмурены,
— На мой взгляд, она все слышит, — произнес недалекий жирдяй, брат Лео.
— Ты что, собираешься разводить нюни? — обрывает его Лео.
Он отрывается от стула, становится коленями на край кровати и склоняется над ней.
— Сара, — решительно окликает он.
На ней несвежая ночная сорочка с веселеньким оранжевым кантиком, она досталась ей от тети Полины. Космы седых волос на ее голове торчат во все стороны. Она прихлебывает из невидимой пивной кружки, и впервые Лео бросается в глаза, что ее большие оттопыренные уши вдобавок еще и очень прозрачные.
— Сара, — рявкает Лео и, хотя ему незачем оправдываться перед Марселем, поясняет: — Нельзя мне сейчас звать ее «мать» или «мама». Будет лучше, если она услышит свое собственное имя.
— Я ведь сказал тебе, она все слышит.
Лео невозмутимо берет большим и указательным пальцами верхнее левое веко матери и задирает его вверх — зрачок неподвижен, как у пикши, — он отпускает веко. Из ввалившегося рта вырывается бульканье.
— Что она говорит?
— Почем я знаю?
— Ты знал ее лучше, чем я.
Лео смотрит на брата так, словно ему не по себе.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Только то, что сказал.
А женщина, которая тает сейчас у них на глазах, в своем доме, на бульваре Бургомистра Вандервиле, говорила:
— Лео, я хочу тебя кое о чем попросить, но ты не должен никому об этом рассказывать.
— Я слушаю тебя, мама.
(И я сделал это. Сделал то, о чем она просила. Я никогда не спешу признать свою вину, но теперь я должен это сделать. И это останется на моей совести.)
— Эта юфрау Сесиль, мальчик, возможно, моя последняя соломинка, потому что, — она набирает в грудь воздуха, собираясь солгать, — от таблеток доктора Брамса мне не становится лучше, наоборот, у меня живот как в огне, вот я и вспомнила о том, что тетя Полина говорила об этой юфрау Сесиль, она гомеопат и даже если мне и не поможет, то, во всяком случае, не навредит. Помоги мне, подай-ка мне мой серый плед, он в шкафу слева. Эта юфрау Сесиль спасла уже сотню людей, она берет за консультацию всего пятьсот франков и лечит только травами. Она сама себя называет природным врачом и, похоже, по глазам человека может определить, где у него что неладно. Почему я хочу к ней сходить? Потому что, — (явное сомнение и фальшь), — Полина хотела и не смогла пойти, а чего не хватает ей, не хватает и мне, мы ведь с ней одной природы, Полина и я. Ну дай же поскорей мою голубую блузку, мы должны отправиться немедленно, пока нет твоего отца. Он вернется только вечером, он ведь в Аарзеле, у тети Виргинии; хоть он мне об этом и не сказал, но по тому, как он себя вел, я это поняла, по-видимому, он решил продать своей сестре оставшиеся после Полины драгоценности, которые у меня выкрал. Он взял с собой японский жемчуг, и ее брошь с камеей, и еще те забавные маленькие сережки, которые так любила Полина, хотя они — крошечные, как конфетти, — едва влезали в ее толстые мочки. Ну поторопись же и положи четыре-пять подушек в машину, чтобы меня не слишком трясло.
А ее и в самом деле здорово потрясло. Надо будет срочно проверить двигатель, там все время что-то звякает, а на подъезде к Тилту вдруг отлетел капот, и мама от испуга так залилась краской, что еще несколько километров не могла прийти в себя, как будто я рассказал ей скабрезный анекдот.
Юфрау гомеопат пристальным, пронизывающим взглядом посмотрела на маму и спросила:
— Кишечник, мефрау?
— Да, юфрау, — смиренно ответила мама и гордо посмотрела на меня: вот видишь, она и без университетского диплома ставит диагноз.