Избранное

Вергасов Илья Захарович

Генерал пожал руку и без церемоний заявил:

–  Остаешься в полку. А теперь слушай повнимательнее. Простоим в обороне долго, сколько - не знаю, но долго. Армии нужны грамотные младшие командиры. Много нужно. Когда сможете дать?

–  Через два месяца, товарищ генерал.

–  За три месяца лейтенантов готовят. Полтора, не больше. Учти, сам командарм будет принимать!…

17

Я с ненавистью смотрел на трубу, торчавшую над поселком,

на ряды бочек с выжимкой, тянувшиеся вдоль длинной стены винодельческого завода. Бочки убывали - их крали: из выжимки гнали самогон. Представитель Винтреста, которому принадлежал завод, старался встретиться со мной не менее двух раз в день: утром, когда просыпался полк, и вечером, когда над поселком лихо перекликались солдатские гармони. Он пытался доказывать очевидное: что сырье для производства винного спирта растаскивается, что из подвалов исчезают бочки с уксусом. Мне очень хотелось убрать из поселка батальон Краснова. Но куда? Где найдешь более удобное место для подразделения с таким громоздким хозяйством: банями, дезинфекционными камерами, вещевыми складами?

Я, Рыбаков и Сапрыгин подыскивали поле для тактических занятий. Молодой лесок, который раскинулся за толокой, от майского тепла забуйствовал, и под его кронами можно спрятать целый батальон. Чуть поодаль, за оврагом, еще лесок. Чем не лагерь?

–  Ну что, товарищи офицеры, поднимем полк на летнюю стоянку?

Сапрыгин даже головой замотал:

–  Никак нельзя. Ни воды, ни света…

–  Сколько же вы, Александр Дементьевич, в армии прослужили?

–  Двадцать с хвостиком, Константин Николаевич.

–  И всегда над вами электрический свет полыхал и в кранах вода журчала?

–  А разве это предосудительно?

–  Я совсем о другом.
– Посмотрел на кирпичную трубу, торчавшую над поселком.
– Мой комполка в мирные дни поднимал полк по тревоге и после сорокакилометрового броска приказывал разбить лагерь. Строили его - ладони в кровавых мозолях. А потом жили - не тужили, из растяп солдат делали. И воздух был над нами чист.
– Я посмотрел на часы.
– К шестнадцати ноль-ноль прошу собрать офицерский состав полка. А пока, - я натянул повод, - на рекогносцировку!

Весна! Да неужто передо мной те же офицеры, что были на толоке? Белые подворотнички, отутюженные брюки, сапожки надраены - хоть смотрись в них, как в зеркало.

Расселись в учительской, ждут, что скажет начальство.

Не успел я и рта раскрыть, как вошел старший лейтенант Петуханов, посмотрел на часы.

–  Прошу прощения, товарищ подполковник. Опоздал на четыре минуты, ровно на четыре…

Он стоял по всем правилам, только в глазах предательский блеск.

–  Вы пьяны?

–  Никак нет! У меня, так сказать, день ангела…

–  Выйдите, старший лейтенант.

–  А меня гнать не надо. Мне сам генерал Толбухин орден вручал…

–  Дежурный по полку, попросите старшего лейтенанта Петуханова удалиться, - приказал я, сдерживая себя.

–  Сам уйду, чего уж.
– Поворот кругом, слегка наклон вправо - и с силой хлопнула дверь.

Нависла неловкая тишина.

–  Комбат Шалагинов!

–  Есть Шалагинов!
–

Шагнул ко мне, откинув непокорный чуб, который тут же улегся на прежнее место.

–  Давно стриглись, капитан?

–  Так растут же, товарищ подполковник…

Кто- то в зале хихикнул и тут же замолк.

–  Старшего лейтенанта Петуханова от командования ротой отстранить и направить в армейский резерв.

–  Лучший офицер батальона…

–  Садитесь, комбат. Товарищи офицеры! С завтрашнего дня - лагерная жизнь…

* * *

Расходились молча. Кое-кто косо поглядывал на меня. Рыбаков шел рядом, угрюмо помалкивая.

–  Перегнул, что ли?

–  Ну выговор бы, а то бац - в резерв! Размахивать кнутом не самый лучший прием.

–  Ну хорошо, хорошо, подумаю… А сейчас пойдем ко мне. У меня ефрейтор - чудо! Да пошли же, - потянул Рыбакова за собой.

Касим Байкеев с таким усердием взялся за службу, что я уж и не рад был, что вспомнил о нем. Хозяйничал, без зазрения совести командовал ефрейтором Клименко. Тот, бедолага, вытаращив глаза, выбегал из нашей хатенки и возвращался то с охапкой сушняка, то с двумя цибарками, доверху наполненными водой. В моей комнате навели такой порядок, что я боялся и шаг ступить. Нечаянно швырнешь окурок на пол, встретишься со взглядом Касима - и скорей поднимать.

Нас ждал накрытый стол и Касим с полотенцем в руках. Мы с удовольствием умылись.

–  Кури одна-другая минута, я сичас.

Мы сели на завалинку, подставив лица солнцу.

–  Разбитной парнишка, - сказал Леонид.

–  Да, хлопотливый.

–  Вот у Стрижака был специальный повар, столичный.

–  Из «Иртыша», что ли?

–  Шнебель-клопсы делал - пальчики оближешь.

–  Шнебель-клопсы, выезды, медички… Давай, замполит, разоружаться.

–  Начать с меня хочешь?

–  Сам начнешь.

Леонид Сергеевич замялся, что-то хотел сказать, но в это время появился Касим:

–  Пожалуй, командир, пожалуй, комиссар, иди салма кушать.

Салма - лапша на густом курином бульоне, со свежим укропом - сама просилась в рот. Потом Касим подал еду под диковинным названием перемечь - вроде беляши, но вкус, вкус! Сок по подбородку так и течет. Леонид Сергеевич, видать, едок отменный. Касим едва успевал подавать перемечи и откровенно радовался, что его кухня пришлась нам по вкусу.

Поели, покурили всласть. Леонид поднялся с места и посмотрел в окошко:

–  Иди-ка полюбуйся.

Под тополем в выжидающей позе стоял капитан Шалагинов. Чуб укорочен, сам подтянут, собран.

Я распахнул окошко:

–  Капитан, шагайте к нам!

Вошел, лихо щелкнул каблуками.

–  Садись, комбат.

Он несмело опустился на краешек табуретки, продолжая держать руки по швам.

–  Ты и у себя так сидишь? Командир батальона, черт возьми! Восемьсот подчиненных…

Умостился поплотнее, одним духом выпалил:

–  Прошу старшего лейтенанта Петуханова оставить на роте!