Избранное
Шрифт:
– Спасибо, постараюсь узнать его поближе.
Сапрыгин, широко улыбаясь, вытащил из кармана безукоризненно отглаженных галифе серебряный портсигар с выгравированной надписью.
– Именной?
– спросил я.
– От Военного совета за службу приднепровскую. Угощайтесь.
Я понюхал папиросу с длинным мундштуком.
– О, высший сорт.
– Из генеральского буфета. Впрочем, Константин Николаевич, почему вы им не пользуетесь? Как-никак командир отдельной части, положено.
– Я привык к «Беломору». До войны керченская фабрика давала отличные папиросы этой
Александр Дементьевич дружелюбно улыбался. Его упругая шея блестела от пота.
* * *
…Тропа пошла в лагерь, а лесополоса свернула на север. Я побрел по ней. Прошагал километра два, а может, и больше, присел на пенек. Меж деревьями виднелась проселочная дорога. На ней появилась взводная колонна, за ней вторая, третья… Слышу, как дружные голоса певуче рассказывают об атамане Сагайдачном, «променявшем жинку на тютюн та люльку».
Я в тени, меня никто не видит. Песня оборвалась, раздалась команда - какая, не расслышал, - и взводные колонны исчезли с моих глаз. Только пристально всмотревшись, понял: батальон ползком, по-пластунски, медленно разворачивался фронтом на запад. Вскоре метрах в двадцати от меня показался солдат лет за сорок, кряжистый. Он полз, прижимаясь к траве, остановился, ладонью смахнул со лба пот, стал оглядываться. Приметив бугорок, пополз к нему, снял скатку, положил ее впереди себя, на нее винтовку. Сам улегся бочком, вытащил саперную лопатку, поплевал на ладони и воткнул ее в землю по самый черенок. Отрытую землю укладывал рядом со скатанной шинелью. Копал, отдыхал, перевернувшись на спину, снова копал. Потянулся к кустику клевера, сорвал цветок, пожевал и выплюнул. Из окопа уже можно было скрытно вести огонь. Но солдат скатку и винтовку отодвинул в сторону и стал еще энергичнее выкладывать землю на бруствер, тут же маскируя ее травой.
Вправо и влево от него окапывались соседи. Весь батальон выполнял труднейшую тактическую задачу: занимал позиции «под огнем противника».
Я не видел майора Астахова, но слышал его басовито-глуховатый голос то на флангах, то в центре. Доносились негромкие офицерские команды: «Ниже голову! Маскировать землю!»
Прошло часа два, а батальон все копал, копал. Мой кряжистый сосед вырыл окоп больше чем вполроста. Наконец-то над полем появилась фигура комбата:
– Перекур!
Поплыли клубочки густого махорочного дыма, как случайная россыпь облачков. Я вышел из засады. Многие, увидев меня, повскакали с мест.
– Отдыхайте, товарищи.
– Я пошел навстречу Астахову.
– Здравствуйте, Амвросий Петрович. Что вы тут нарыли, показывайте.
Ничего не скажешь - позиции грамотные, на месте противотанковые гнезда, хорошо продумано огневое обеспечение на флангах. Повсюду астаховский почерк - разумная неторопливость. Подумалось: более пятнадцати лет в кадровой армии и начал с рядового, а под командованием лишь батальон. Никто, решительно никто не подумал: Астахов чем не комполка?…
При сильном ветре мне нравилось стоять где-нибудь у моря в затишке, смотреть,
Астахов - на высокой рабочей волне.
Роты с песнями возвращались в лагерь. Мы с Астаховым замыкали батальон. Я рассказывал ему о том, как мы с Александром Дементьевичем провожали сегодня маршевые роты на фронт - обученные, одетые, обутые. Астахов слушал и молчал.
В лагере солдаты чистили оружие. На толково сколоченных длинных столах - пакля, оружейное масло. Отделенные командиры стояли у пирамид, тщательно осматривали каждую винтовку и только после этого ставили ее в гнездо.
Вечерело. Менялись краски, темнел лес, тускнели вокруг вытоптанные поля. Астахов провожал меня. Взявшись за луку моего седла, негромко сказал:
– Не узнаю нашего Александра Дементьевича - совсем другой человек, хоть икону с него пиши!…
– Что же тут удивительного? Стоянка нашей части затянулась, все и все приходит в норму. Люди работают. Ведь не отнимешь от начштаба ни его знаний, ни опыта.
– Вот это точно, товарищ подполковник, от него ничего не отнимешь!
– У вас есть к нему новые претензии?
– Новых? Никаких.
– Он козырнул и откланялся.
* * *
С утра опять ливень с крупным градом. Но вот гроза наконец удалилась за Днестр и там погромыхивала вкупе с глухими артиллерийскими залпами. Платоновская рота совершает форсированный марш; блестят лужи, высоко в небе вьются ласточки. Выглянуло жаркое солнце, и мокрые солдатские спины запарили.
– С левого фланга огонь станковых пулеметов!
– кричу, приподнявшись на стременах.
– Первый взвод налево, второй - прямо, третий - направо! Расчленись!
– командует Платонов.
– По-пластунски!
Солдаты, без году неделя сержанты, приподняв стволы автоматов над землей, оставляя за собой подмятую рыжую стерню, упорно ползут. Позже, после перекура, под палящими лучами солнца совершили пятикилометровый бросок, выполняя команды: «Танки с тыла!», «Воздух!»…
Мы вошли в прохладную лесополосу, где нас маняще ждали полевая кухня с борщом и бочка с ключевой водой. Почистили оружие, пообедали, и я дал всем час на отдых. Солдаты разлеглись в тени под густыми кленами.
Мы с Платоновым нашли зеленую лужайку, плотно укрытую зарослями акаций. Я ослабил поясной ремень - прохлада, пробравшаяся под потную гимнастерку, приятно освежала.
– Рассупонивайся, лейтенант!
– С удовольствием упав на траву, смотрел, как мелко подрагивают на деревьях листья.
– Разрешите размяться?
– спросил Платонов.
– Бога ради.
Он высоко поднял босые ноги, стал медленно сгибать и разгибать колени.
– Отекают?
– Рана… как тугой резиной стягивает. Промнешься - отпускает.