Избранное
Шрифт:
Прощаясь с Черновым, говорю ему:
– Спасибо, капитан.
– У меня просьба, товарищ подполковник: после выпуска сержантов откомандируйте меня в боевую часть.
– За этим дело не станет - не за горами дни, когда весь полк станет боевой частью!
Вечерело, было душно. Мы наискосок пересекли площадь. Навстречу женщина с полными ведрами. С доброй улыбкой провожает нас.
– К счастью, командир!
– А ты какого счастья хочешь, Леонид?
– Сию минуту - самого маленького: искупаться в ставке.
–
– Что ты, можно напрямик переулком, там мостик наладили.
– Тогда айда!
Идем, хатенки сжимают нас с двух сторон, ветки хлещут по лицам. На самой окраине Рыбаков придержал дончака.
– Слышишь, поют?
– Показал на хатенку с закрытыми ставнями.
Рвется наружу песня «Ой ты, Галю, Галю молодая, пидманулы Галю, забралы з собою…».
– Ведет никак Шалагинов?
– Я спешился.
– Куда ты? Постой, потом выясним!
– Ну, знаешь!
– Я перемахнул через забор, поднялся на крылечко, тихо налег на входную дверь.
В небольшой комнате с нависшим потолком за столиком, крытым клеенкой, при желтом свете свечи сидят Шалагинов и Краснов. На почетном месте, под иконами, начальник штаба полка Сапрыгин. Закрыв глаза, он густо басит.
– Товарищи офицеры!
– вскочил Краснов.
Песня оборвалась. Головы, как по команде, повернулись к нам. Первым пришел в себя Сапрыгин:
– Милости просим, Константин Николаевич, и тебя, Леонид Сергеевич.
На столе бутылки с мутноватой влагой, закуска - не объешься: репчатый лук, редис, сухари. Я взял бутылку, плеснул самогон на стол, поднес свечу - вспыхнуло синее пламя.
– Крепак!
– Точно, с налета берет!
– Встряхнув укороченным чубом, из-за стола вылез Шалапшов.
– А как похмеляться, комбат?
– Рассольчик, как рукой…
– Что же вы нас с замполитом обошли?
– Да вот поминаем нашего друга Петра Петуханова… Сороковой поминальный сегодня…
– Капитан Шалагинов, сядьте!
– крикнул Сапрыгин!
– Нет, я скажу… Вам, товарищ подполковник, подавай шагистику да дыры в черных мишенях…
– Приказываю всем разойтись!
– с неожиданной твердостью сказал Рыбаков.
– Начштаба и комбату Краснову остаться!
– приказал я, Только захлопнулась за Шалагиновым дверь, я повернулся к Краснову:
– Где самогонный аппарат?
Он подавленно молчал.
– Я сейчас по тревоге вызову роту и прикажу обыскать винный завод. Где самогонный аппарат? Ведите!…
Краснов молча повернулся к выходу и как-то не по-военному засеменил вперед нас…
* * *
…Мы шли в три коня - Рыбаков, Сапрыгин и я. Небо затянуло тучами, посыпал мелкий дождик. Молчали до самого лагеря.
Сапрыгин, прощаясь, сказал:
–
Я молчу.
– Чего дурачком прикидываешься? Ты-то про все знал, - оборвал его Рыбаков.
– Неужели так-таки ничего не понял.
– Понять-то понял, но не все принять могу.
– Довольно, начштаба, - потребовал я.
– За организацию пьянки…
– Какой же пьянки?… Подумаешь, собрались трое друзей…
– За организацию пьянки, за допущение производства самогона - вы же знали, знали об этом!
– я отстраняю вас от должности начальника штаба полка!
– Это мы еще посмотрим!…
– Нечего смотреть, Сапрыгин. На вашей совести кровь Петуханова, - отчеканивая каждое слово, сказал Рыбаков.
Сапрыгин пришпорил коня и скрылся в темноте.
Старший лейтенант Краснов сдал батальон и приказом командующего был назначен командиром штрафной роты, куда и отбыл без промедления.
23
Их - одна тысяча, живых, молодых, радующихся и порою грустящих, устающих донельзя, с сильными телами, здоровыми желудками, жадными озорными глазами. Они втянулись в ритм полевой жизни, загорелые и поджарые, шагают по стерне, выбивая тучу пыли. И думка у всех одна - скорее к финалу.
Их надо выстроить на полковом плацу, показать самому командарму: вот они, тысяча сержантов. Вчера они еще были солдатами. Трудно им было, ох как трудно! Но они не жаловались - понимали. Торопились. Сам видел, как делали зарубки - еще день учебы прочь!
Ах, как мне хочется отправить их на фронт - одетых по форме! В полковом складе есть для них все. Только вот обувка - обмотки с ботинками. Где же мне взять тысячу пар хотя бы кирзовых сапог? Из Вишняковского больше ничего не вытрясешь. Слава богу, в котлах приварок.
Роненсон?
Вишняковский шепнул мне:
– У товарища Роненсона есть в заначке настоящие курсантские сапоги, еще довоенные.
Как бы его разоружить? Попытка не пытка, уха не откусят - поехал на поклон.
– Крымская твоя душа, за счастьем приехал?
– встречает меня Роненсон.
– Знаете, о чем я думаю, товарищ полковник?
– Горячо пожимаю ему руку.
– В той артели, откуда ты, нет шикарных сапог?
– Да вы же провидец!
– Что ты с меня хочешь? Я уже волнуюсь.
– Всего тысячу пар яловичных.
Роненсон ухватился обеими руками за рыжую голову и оглашенно закричал:
– Ты, Тимаков, думаешь, что я из Ленинграда еще до войны перекачал к себе фабрику «Скороход»? У него тысяча мальчиков, и каждый хочет быть красивым, а с Роненсона - три шкуры! Как в Одессе, да? Так вот, будут твои мальчики фигилять в новых сапожках, И не потому, что ты такой красивый.