Избранное

Леонов Леонид Максимович

Колесников двигается к выходу. На пороге его останавливает вернувшаяся из прихожей Анна Николаевна.

Выпусти Андрея Петровича.

Анна Николаевна(шопотом). Нельзя. Во дворе какой-то человек стоит. В шляпёнке. Мычит и весь дрожит при этом.

Таланов. Может, больной ко мне?

Анна Николаевна. Какие же теперь больные! Не думаю.

Ольга. Как же Фёдор-то ушел в таком случае?

Анна Николаевна. Значит, не Фёдор ему нужен.

Двустворчатая

дверь торжественно открывается. В одной жилетке, с приятностью в лице, в упоении от достигнутого могущества, входит Фаюнин . Сзади, с подносом, на котором позванивают налитые бокалы, семенит Кокорышкин . Шустренькая мелодия сопровождает это парадное шествие.

Фаюнин. Виноват. Хотел начерно новосельишко справить… А у вас гости, оказывается?

Выхода нет. Точно в воду бросаясь, Анна Николаевна делает шаг вперёд.

Анна Николаевна. Гости и радость, Николай Сергеевич. Только что сын к нам воротился.

Таланов. Через фронт пробирался. И, как видите, пулей его оттуда проводили.

Ольга. Знакомьтесь. Фёдор Таланов. А это градоправитель наш, Фаюнин.

Церемонный поклон. Кокорышкин подслеповато и безучастно смотрит в сторону.

Колесников. Простите, не могу подать вам руки.

Фаюнин. Много и ещё издалека наслышан о вас. Присоединяйтесь!

Все разбирают бокалы. У Кокорышкина дрожат руки, стекло позванивает.

Возьми и себе бокалишко да поздравь с возвращением молодого человека, муха.

Не спеша Кокорышкин ставит поднос на стол, выбирает бокал пополнее.

Кокорышкин. Добро пожаловать… Фёдор Иваныч!

Все смущены. Кажется, Кокорышкин и сам сконфужен своей оговоркой, — завертелся, заюлил. И, может быть, это только танец его сокровенного ликованья: он уже понял всё.

Ольга. Забудьте вы эти слова, Семён Ильич. Попадёте вы в историю!

Все смеются над смущением Кокорышкина.

Фаюнин. Он теперь и наяву бредит: тайну бы раскрыть… (Поднимая бокал.) Ну, будем радёхоньки!

Конец второго действия

Действие третье

Та же, что и вначале, комната Таланова, теперь улучшенная и дополненная во вкусе нового жильца: ковры, пальмы, аристон, солидная мебель, вернувшаяся по мановению старинного её владельца. Длинный, уже накрытый стол пересекает сцену по диагонали. К нему приставлены стулья, — много, по числу ожидаемых гостей. На переднем плане высокое, спинкой к рампе, кресло

для Виббеля. Кривой и волосатый официант , весь в белом, завершает приготовления к новоселью. Сам Фаюнин , в золотых очках и дымя сигарой в отставленной руке, подписывает у столика бумаги, подаваемые Кокорышкиным . Тот уже побрит, приодет, в воротничке, как у Фаюнина , даже как будто немножко поправился. День клонится к вечеру. На месте Фединой фотографии висит меньшего размера портрет человека с мокрой прядью через лоб. Разговаривая, все украдкой на него поглядывают.

Кокорышкин. И ещё одну, Николай Сергеич.

Фаюнин. Что-то мне, братец, голову от твоих бумаг заломило.

Кокорышкин. Государственное дело только с непривычки утомляет. А как обмахаешься, так и ничего. (Подавая следующую.) О сокрытии от германских властей пригодного для них имущества. Не беспокойтесь, сам Шпурре составлял-с!

Фаюнин подписывает.

И последнюю, Николай Сергеич. (Злорадствуя чему-то.) При мне господин Федотов, начальник полиции, от Шпурре выходили. Утирали платком красное лицо. Видимо, получивши личное внушение. От собственной, господина Шпурре, руки… Плохо Андрея ловит-с! (Подавая бумагу.) О расстреле за укрытие лиц партизанской принадлежности.

Фаюнин(беря бумагу). Что с облавой?

Кокорышкин. Осьмнадцать душ с половиной. Один — мальчишечка. Из них, полагают, двое соприкосновенны шайке помянутого Андрея.

Фаюнин. Эх, его бы самого хоть пальчиком коснуться.

Кокорышкин(тихо и внятно). Это можно-с, Николай Сергеич.

Выронив бумагу на колени, Фаюнин уставился на него поверх очков. Кокорышкин многозначительно косится на официанта.

Фаюнин. Слетай, ангелок, проведай там телятину. Не готова ли!

Официант уносится на талановскую половину.

Кокорышкин. Есть у меня один приятель… да дорого просит.

Фаюнин. Ну!

Кокорышкин. Смеяться станете!.. Имея довоенный ещё позыв к политической деятельности, а также стремление искать и находить… Словом, поскольку господина Федотова теперь турнут за непригодность...

Фаюнин(сообразив). В начальники метит? Да он в своём уме? Это же к самому дракону в пасть лезть. Его сам Виббель трясётся. Да ты сам-то видал Шпурре хоть раз?

Кокорышкин(благоговейно набрав воздуху в грудь). Уму непостижимо. Сила!

Фаюнин. Деньги же дают, муха.

Кокорышкин. Я с ним и так и сяк, — отказывается. Деньги, говорит, есть условный знак мирного времени. Теперь ничего на них не укупишь, а после взятия Москвы другие выпустят.