Избранное
Шрифт:
— Да-а! — вздохнул доктор. — Если бы только мы могли плакать. Плакать и смеяться!
Он сказал это как человек, который сам об этом мечтает, как человек, который сознает свою беспомощность, но ничего не может поделать. Вилфред подумал — пора откланяться. Он слышал, что этот врач-кудесник человек очень занятой. Он встал. Врач подошел к нему.
— Я бы очень хотел послушать, как вы играете! — попросил он.
Вилфред оглядел кабинет. Но врач подошел к портьерам, висевшим позади письменного стола, и открыл спрятанную за ними раздвижную дверь. Вилфред увидел маленькую комнату, тесно уставленную
— Что вы играете охотнее всего? — спросил доктор, подойдя к стопке нот на маленьком столике. Вилфред ответил, как автомат:
— Бетховена.
— Неужели?
— А почему бы нет? — Вилфред почувствовал, как в нем шевельнулся протест против неуязвимой проницательности этого человека. — Может, вы предпочитаете Дебюсси?
Врач улыбнулся.
— Я спросил, что предпочитаете вы!
— В настоящее время Баха, — признался Вилфред. И снова ему показалось, что на усталом, худом лице мелькнула улыбка; была в этом лице какая-то еле заметная грусть, какая-то опустошенность и в то же время что-то очень здоровое. Этим-то доктор, верно, и напоминал фру Фрисаксен.
Вилфред сыграл одну из маленьких прелюдий, потом фугу. Он сам не заметил, как это вышло, но вдруг сообразил, что в первый раз за много месяцев слышит собственную игру. Инструмент был хороший, с чистым звуком, может быть чуть слабоватым, но таким же чистым, как сам хозяин.
Потом мысль потекла вспять. Сейчас Вилфред чувствовал то же, что когда-то с оркестром у дяди Рене. Он никого не вел за собой, и его никто не вел, но он как бы обращался к силам, которые жили в нем, не принадлежа ему, и которые находили выход в игре.
Когда Вилфред снова вернулся к действительности, возбуждение его схлынуло. Он взял заключительные аккорды.
— Извините, — сказал он. — И спасибо.
— Спасибо вам, — сказал доктор, поднявшись со стула. — За что вы просите извинения?
Вилфред стоял, все такой же смущенный.
— Не знаю. Мне, наверное, пора.
Врач помедлил, потом провел Вилфреда обратно в кабинет и закрыл дверь. Как странно — Вилфреду показалось, будто он вернулся к себе домой… Он сделал шаг к двери.
— Минутку, — сказал доктор. — Поскольку мы с вами пришли к соглашению по поводу, как бы это сказать, ваших успехов в разговоре… — Он улыбнулся. — Что если вы позвоните вашему дяде и скажете, что вы скоро будете дома?
На какое-то мгновение Вилфред почувствовал, как что-то в нем напряглось и губы вот-вот омертвеют — рот стал подергиваться.
— Мы ведь не знаем, где он, — с трудом промямлил он.
— А мы попробуем позвонить в гостиницу, — тотчас возразил доктор. — Или вот что… — Он передумал. — Я подозреваю, что ваш дядя в настоящую минуту сидит в «Кафе Моцарта» и пьет пиво.
Вилфред замер:
— Моцарт… Почему Моцарт?
— Потому что это известный ресторан и туристы воображают, будто именно там они познают Вену. А впрочем, может, они и впрямь ее познают, не знаю.
— Извините, господин профессор, — сказал Вилфред. Он сам чувствовал, как комичен его серьезный тон, но ничего не мог с собой поделать. — Вы условились с ним об этом?
Знаменитый
— А вас не проведешь! — весело сказал он. — Я был бы рад при случае скрестить с вами шпаги. Значит, договорились, мы звоним в «Кафе Моцарта».
И он снял трубку.
К тому времени, когда подали суп, существовали уже две версии рассказа о том, что пережил дядя Мартин в «Кафе Моцарта». Согласно первой, принадлежавшей тете Валборг, дядя Мартин едва не упал в обморок, услышав по телефону голос Вилфреда. Вторая, появившаяся на свет несколько позже, исходила от самого дяди Мартина: по сути дела, он вовсе не был так уж удивлен. Он с первой минуты твердо уверовал в чудо-доктора и, узнав об успешном результате, не растерялся, быстро уладил все свои дела в Вене и послал телеграмму сестре.
Дядя Мартин говорил чистую правду, насколько это возможно в подобном случае. Он и в самом деле сидел в «Кафе Моцарта» и в ту минуту, когда зазвонил телефон, потягивал пиво и был занят совершенно другими мыслями. Правда, вначале он очень беспокоился о Вилфреде и предпочел бы как можно скорее вырвать его из когтей этого несимпатичного субъекта — кто его знает, что он за птица. Но мало-помалу мысли Мартина приняли другое направление, разные разности то и дело отвлекали его внимание, поэтому, когда голос Вилфреда в телефонной трубке произнес: «Здравствуй, дядя!» — он ни капельки не удивился. На мгновение он просто забыл о племяннике. Зато немного погодя — да, немного погодя он вернулся к действительности и разыграл подобающую случаю готовность упасть в обморок. Так что, по сути дела, верны были обе версии.
Впрочем, об австрийском враче говорили очень мало. Семье пришлось пережить неприятности, теперь они позади. Правда, дядя Мартин упомянул о том, что венский врач предложил, чтобы мальчик прошел у него курс лечения. Врач употребил слово «травма», говорил что-то о неврозе. Но дядя Мартин решительно пресек все эти разговоры, объявив, что дар речи мальчик обрел, а розы цветут и у них в Норвегии. По лицу тети Валборг было видно, что ее огорчают рассуждения мужа.
Но теперь все позади. А разговаривать о том, что миновало, не принято. Принято говорить о том, что есть. Фру Сусанна оправилась на редкость быстро. Она больше не носила теплой шали, и в ее горделивой осанке и в мягкой улыбке, которой она приветствовала гостей, не осталось ничего бабьего.
К сожалению, Вилфреда нет дома. Он был бы очень рад видеть всю семью в сборе, но его нет дома. Он опять с головой окунулся в школьные занятия и в музыку. Сейчас он в консерватории и придет поздно.
Но Вилфред был не в консерватории. Сначала он ненадолго заглянул в ресторан на Стортингсгате. А теперь сидел на скамье в парке Фрогнер с Мириам и спорил с ней о музыке. Он говорил:
— Неужели ты не чувствуешь, как он ломается, этот ваш Моцарт, как он ломается и кривляется, чтобы угодить публике? Я прямо так и вижу, как он пресмыкается перед своим хвастливым папашей, — и так всю жизнь. К тому же у Моцарта была несчастная любовь. И он сам этого хотел. У него все было по плану.