Избранное
Шрифт:
— Напои кобылу. Скажи Семеновне, что я приказал насыпать торбу овсеца с хуторской земли.
— Слушаюсь, напоить кобылу, насыпать овсеца! — по-солдатски отчеканил Никитка.
Никитка оттеснил Емельяна Фомича от коляски, вмиг выпряг лошадь и, громко причмокивая, повел ее к реке. В это время из дома выбежала девушка с никелированным самоваром и юркнула в овраг, а на крыльце показался Опенкин, добродушно оглаживая живот:
— Не обессудьте, милости прошу.
Емельян Фомич хозяйски осматривал, ощупывал коляску. Варя без отца не решалась войти в дом. Она привстала на носках, слегка притянула нависшую
— Коли пожелаете, прикажу вырыть и посадить перед вашим окном.
— Благодарю, зачем сад разорять?
За столом, потчуя гостей, Опенкин с нескрываемой завистью посматривал на Варю. Емелька Дерябин — голытьба, в порядочный дом на порог не пускают, а вот дочка — образованная барышня, и притом хороша.
В доме Опенкина водку пили стаканами. Варя натерпелась от пьяного отца. Нехороший он во хмелю, придирчив, заносчив. Все горечи, обиды, скрывавшиеся годами, в один момент выложит. Скандал мог произойти и здесь. На Варино счастье, в лавку привезли товар, а ключ от кладовых Опенкин никому не доверял. Удобный был повод распрощаться.
Верст семь проехали не разговаривая. Емельян Фомич несколько раз затягивал свою любимую песню про разбойника Чуркина; пропев первую строфу, сбивался и ругал кобылу, затем снова начинал: «Среди лесов дремучих разбойнички идут».
Остальную часть пути Емельян Фомич едва держался на ногах и все-таки по-прежнему охотно заезжал в богатые дома. Варя устала, ей было тошно от чаепитий, но как ни отговаривалась, а пришлось остановиться и в Пустошках. Вдова лесничего Дарья Дмитриевна, семипудовая старуха, зацеловала Варю на пороге и, как сваха, приговаривала:
— Невеста! Быть бы тебе в доме Константина Евграфовича, жаль, господь не дал благодетелю радости иметь наследника.
Вдова подарила Варе котенка. Емельян Фомич заискивающе поблагодарил ее, а выехали за околицу — разозлился, не унять, вожжи сердито запрыгали по бокам лошади.
— Жаднюга, одарила бы поросенком, а с этой тварью что? Одна морока, — шумел Емельян Фомич. — Нахлебника посадила, через неделю понаведается, как живется ее Котофеичу.
Емельян Фомич со злостью сжал шею котенку, тот испуганно мяукнул. Варя отобрала у отца котенка и придвинула корзинку к своим ногам.
В трех верстах от Кутнова коляску встретила мать, старуха в свои сорок лет. Варя кинулась к ней. Прижавшись друг к другу, они пешком дошли до кузницы, где их поджидал обогнавший Емельян Фомич. Он приказал им сесть в коляску, привязал к дуге запасные бубенцы, чтобы въехать в село с трезвоном.
В Кутново въехали под вечер. Солнце золотило окна в домах, пастухи уже пригнали стадо. Из дворов доносилось равномерное похрустывание, приглушенное мычание коров. Дворняги заливистым лаем встречали и провожали коляску. Впереди, до самого дома Дерябиных, лежала пустынная улица, а Варя знала, что за каждой занавеской скрываются любопытные глаза.
Вот и семнадцатикомнатный, с лавками и кладовыми, дом Козлодумова, а на другой стороне проулка — изба Дерябиных. От такого соседства она выглядела еще беднее. За минувший год задняя стена больше выгорбилась, прибавилась еще одна подпорка из неокоренной осины. Половицы в красном углу избы приподнялись. Стол
Простое Варино желание не сбылось. Прибежала батрачка Козлодумовых, вызвала Емельяна Фомича в сени и зашептала:
— Сам наказывал, чтобы всем семейством… Геннадия гонял в Броды за музыкой, водки припас — залейся. Гусей, что откармливали орехами, прирезали…
И опять Варя в гостях ради отца.
Соседи Дерябиных — Козлодумовы лет двадцать назад были крестьянами без достатка. Из семьи всегда кто-нибудь батрачил на стороне. Игнатий родился девятым, непрошеным. Отец и мать заморыши, в чем только душа держалась, а он вымахал без малого в косую сажень, на лицо пригож, даже зимой загорелый. Глаза большие, карие. Какая из девок на него не заглядывалась! Парни боялись его силищи. В молодые годы он из кочерги банты вязал. Побьет — в могилу сгонит. После драки, когда ему ножом попортили шею, Игнатий отпустил бороду и с тех пор ее не снимал.
О том, как он разбогател, рассказывалось много историй. Одни говорили, будто купца ограбил, другие — что ему в Иванов день дался клад, третьи утверждали, что десятью тысячами одарила за любовные утехи молодая помещица. Какая из этих версий верна — никто не знал, а Игнатий Иванович не любил, когда его деньги считали. Еще при жизни отца он взял хозяйство в свои руки. Выгодно выдал замуж сестер, женил и отделил братьев.
Огромная сила и деньги укрепили в Игнатии Ивановиче и без того резкий и самолюбивый характер. Никто не смел ему перечить. Геннадий боялся крутого нрава отца.
— Хватит по девкам бегать, нашел чудо-невесту, — объявил ему нынче утром Игнатий Иванович. — Питерская.
— Повременить бы, — робко заикнулся Геннадий.
Игнатий Иванович чуть повел головой, и Геннадий сник.
— Смотри, чтоб без хамства, — предупредил он сына, — не попорти мне обедню. Соседская дочь — не твои толстомясые. Те пищат, а сами в ладонь за лаской лезут. К этой до свадьбы ни-ни…
— Что я…
— Молчи. Молод учить, слава богу, еще свой хлеб ем, да и тебя кормлю, — сердито перебил Игнатий Иванович. — Ухаживай уважительно, поменьше рот разевай, пригласи кататься на тройке, в охотничий домик музыкантов прихвати. Оплачу расходы…
Игнатий Иванович велел сыну выпить рюмочки две-три, не больше, — а тому только начать!..
Если для Емельяна Фомича удовольствием было посидеть за столом у богатого соседа, то для Вари это было пыткой. Хотя она и не пила, но ее столько раз заставляли пригубить рюмку, что мутило от одного прикосновения. А тут еще Геннадий начал выказывать свои чувства: ловил под столом ее руку, давил ногой на туфлю. Привык, что на вечеринках девушки сами льнут к нему, любую можно посадить на колени, целовать и тискать всласть. От назойливого ухаживания Варю избавили гармонисты. Геннадий притих. Он не умел танцевать вальс. Тряхнул стариной сам хозяин, не забыл он уроков молодой помещицы. Танцевать с ним было не легко, но Варю радовало, что теперь Геннадий не осмеливался подойти к ней.