Избранное
Шрифт:
– А почему палаты не раздельные для мужчин и женщин?
– спросила Гермиона.
– И вообще не одиночные? Если пациенты... гм... не вполне вменяемы, это может быть опасно!
– Ты ищешь логики в волшебном мире?
– скептически поинтересовался я.
– Ну-ну!
– И правда, глупость сморозила...
– вздохнула она.
В дальнем конце палаты две кровати были отгорожены цветастыми занавесками, вот и все уединение. Хотя вряд ли пациентов это сейчас сильно заботило...
– Вот они, - сказал Невилл, отодвинув занавеску.
Мужчина
– О, Невилл, ты не сказать, что...
– Флёр запнулась, потом продолжила: - Что всё так ужасно...
– Почему ужасно?
– тут же вцепилась в нее Гермиона.
– Говори на французском, так быстрее будет, а я остальным переведу!
Флёр помолчала, собираясь с мыслями, а потом застрекотала на родном языке. Гермиона внимательно слушала ее, время от времени уточняя что-то, потом повернулась к нам.
– Флёр не знает, что такое струны, - сказала она, - но она на четверть вейла, у нее восприимчивость зашкаливает, особенно если она настроится как следует. А поскольку она уже настроена на Невилла, - Гермиона покосилась на него, и он засопел, - то хорошо чувствует его родителей. Она повторяет почти то же самое, о чем он нам говорил: там глубокий-глубокий затянутый тиной колодец - еще немного, и он совсем зарастет. Но пока еще на самом дне теплится некое подобие жизни, да.
– Ну вот, как ты и говорила, нечего медлить, - заключил я и потянулся.
– Невилл? С кого начнем? Решать тебе.
– Наверно, с мамы, - подумав, ответил он.
– Она немного меня узнает, я же говорил, кое-как пытается общаться...
– Нет-нет!
– выпалила вдруг Флёр и в возбуждении всплеснула руками.
– Ты не есть прав!
– Почему?
– заинтересовался я.
– Хочешь сказать, нужно начинать с более сложного случая?
– Нет-нет!
– повторила она.
– Они... Они вдвоем, понимаешь? Ушли вдвоем!
– Погоди, я вроде бы поняла, - нахмурилась Гермиона.
– Вот что еще тебе мешало, Невилл! Они цепляются друг за друга... не знаю, как это назвать, на ментальном уровне, что ли? Неважно! В общем, когда ты пытаешься вытащить одного, второй держит его, как якорь, а первый не желает расставаться... Как-то так. Я права, Флёр?
– Да, Э'миона, я же сказала - они вдвоем!
– Значит, придется потрудиться, - задумчиво сказал я.
– Кто пойдет на дело? Невилл, ты...
– Нет, я, - перебила Луна.
– Я одна.
Мы переглянулись.
– Но почему?
– Мы же это обсуждали, - невозмутимо сказала
– А сил тебе хватит?
– нахмурилась Гермиона.
– Флёр поможет, - без тени сомнения произнесла Луна.
– У нее правильная струна, я смогу ее задействовать, если она не станет противиться.
Еще пару минут Гермиона втолковывала Флёр на французском, что от нее требуется, и та наконец кивнула.
– Ну хорошо, - вздохнул я.
– Тогда... Драко, Невилл, вы отвечаете за безопасность и незаметность, а мы с Гермионой будем страховать Луну. Всё, начинаем!
Луна постояла молча, потом присела на кровать и в упор уставилась на Алису Лонгботтом. Ее глаза, и без того какие-то нездешние, в полумраке палаты засветились призрачным светом, и волосы, мне показалось, тоже...
Я прислушался: Луна сейчас невесомыми касаниями перебирала струны, будто примеривалась к незнакомой арфе - как-то еще она зазвучит? А она пела нежно и мягко, и лунный свет окутывал все вокруг...
Тут я опомнился: оказалось, это Флёр положила руки на плечи Луне, и, похоже, та подцепила струну вейлы - музыка изменилась, сделалась чарующей, она звала, манила, рассыпалась весенней капелью, светлым летним дождем, после которого на небе сияет радуга от края до края, в ней звучал шелест деревьев и шум прибоя, журчание ручья и детский смех, она пахла летним лугом и спелой малиной, морем и скошенной травой, и...
Я понял, что мне не хватает воздуха, и перевел дыхание. Флёр сейчас сама излучала легкое серебристое сияние, как далекая-далекая звезда на темном небосклоне.
Звезды виднее всего со дна колодца, вспомнил я, прислушавшись к струнам - не прикоснувшись, нет, я опасался нарушить гармонию, испортить мелодию, звавшую прочь из темноты, к сияющим звездам, шумящим деревьям и вольному ветру...
Там, глубоко на дне колодца Алиса Лонгботтом подняла голову и посмотрела вверх.
Теперь звенела уже не арфа, это пела скрипка, протяжно и нежно, светло и печально, но не горько: только протяни руку к свету, говорила она, это не страшно, в самом деле! Нечего бояться - все печали и страхи проходят, уйдут и эти, только не держи их, отпусти, иначе они превратятся в чудовище, которое поглотит тебя и никогда больше не отпустит наверх, туда, где лес и море, и дом, и...
В струнную пьесу вступила виолончель - чувственная, глубокозвучная, более... материальная по сравнению с остальными. Она говорила о любви, о том, что дороже всего на свете, о том, ради чего стоит жить, даже если кажется, что силы уже на исходе. Неправда, сил еще достаточно, подтвердила дерзкая флейта, нужно только перестать бояться сделать шаг. Всего один шаг! Даже если кажется, что перед тобой пустота - это всего лишь видимость, ты просто так давно в темноте, что зрение подводит! Нет никакой пустоты, это лишь плод твоего воображения...