Избранное

Куранов Юрий Николаевич

— Чего там поделалось? — сказал пахарь, подойдя поближе с плугом.

— Ничего. Экзамены ведь завтра. Билеты привезла.

— Думаешь, ему с билетиками пахать полегче станет, — сказал Бедняга, лежа на меже.

— Мне тут не до ваших билетиков, — сказал пахарь. — Мне бы сегодня клин домахать.

— Ты бы хоть глянул, Ень. Я же привезла их тебе, — Наташа полезла за борт своей вельветовой жакетки.

— Женушка-ряженушка, — сказал Бедняга, — беспокоится-печется.

— Ты бы хоть не молол языком, —

сказала Наташа. — Взял бы да сам попахивал. А то лежишь, а Енька похлестывает.

— Не твое сопливое дело, — сказал Бедняга, — женушка-ряженушка.

— Ты знаешь, Ень, — и Наташа растерянно посмотрела на Еньку. — Я их, кажется, потеряла.

— Ты пошибче поищи, — сказал Бедняга. — Вон Енька пусть по пазухе поищет. Я-то очи отверну.

— Пойдем отсюда, — сказал Енька.

Он взял Наташиного коня под уздцы и повел в сторону по пашне.

— Какой этот Бедняга дурак, — сказала Наташа.

— Чего же ты, потеряла билеты? — сказал Енька.

— Ты знаешь, я сейчас быстро съезжу. Я прямо к Анисье Викторовне. Сама тебе и привезу.

— Чего же убиваться, — сказал Енька. — Я уж как-нибудь так.

— А вдруг не сдашь?

— Сдам. А не сдам — невелика беда. Осень на это есть.

— А осенью опять в поле будешь.

— Ну и наплевать, Не маленький я.

— Ишь какой большой.

— А чего?

— Каши мало ел.

— А ну, посмотрим.

Енька схватил Наташу за руку и начал выкручивать локоть за спину.

— Тяни, тяни! — крикнул Бедняга.

— Отпусти, — засмеялась Наташа.

— Не отпущу.

— Отпусти, а то уеду.

— Куда уедешь?

— Никуда. Отпусти.

— Не отпущу.

— Больно, Ень. Ну отпусти, дурной. Уеду ведь.

— Не уедешь.

Наташа с силой вырвала руку, забежала с другой стороны коня, схватилась за холку, подтянулась, животом навалилась коню на спину и села. Выехала на дорогу и заплясала на месте.

— Подожди! — крикнул Енька.

— Поехали, — сказала Наташа и посмотрела на Еньку искоса.

— Паши, Бедняга, — крикнул Енька. — Твоя доля!

И они поскакали в деревню.

— Ты знаешь, Анисья Викторовна письмо получила, — сказала Наташа.

— Какое письмо?

— От подруги. Подруга у нее на фронте. Врач она. Тот ее знакомый из Севастополя-то жив. Уцелел как-то. Подруга его в своем госпитале видела. Сейчас поправляется он. Скоро опять на фронт пойдет.

Енька сидел сзади. Он держался руками за Наташины плечи.

Впереди показалась деревня. Под огромными весенними облаками деревня казалась крошечной. Из облаков попахивало дождем.

— Пусть Бедняга там потрудолюбствует, — усмехнулся Енька.

— Конечно. Лежебок, — согласилась Наташа. — Ой, смотри, кто идет.

По деревне шла Нинка-почтальонка.

— Куда это она? — Наташа тревожно придержала коня.

— Уж

хоть бы никуда, — сказал Енька.

Нинка шла от мельницы, готовая свернуть к любому дому. Вот поравнялась она с воротами Калины.

— Никак Калине горя донесет, — сказала Наташа. — И так уж еле живая сколь недель лежит.

— Тихая какая стала, — сказал Енька.

— Невеселая и добрая такая. Жалко прямо ее, — вздохнула Наташа.

Нинка и впрямь свернула к дому Калины. Отворила калитку, пошла через лужу к крыльцу. Порылась в сумке, вынула из нее что-то и сунула под дверь.

Калина дверь не отворяла долго. Потом вышла на крыльцо. Нагнулась, подобрала письмо, распечатала и тут же стала читать. Читала долго. Переминалась с ноги на ногу. Прочитала, прошла к колодцу и напилась из бадьи. Посмотрела на облака и ушла в избу.

— Айда вместе к Анисье Викторовне, — сказала Наташа.

Они в разные стороны спрыгнули с коня. Енька присел, свистнул. Конь прижал уши, распустил гриву и побежал в деревню.

А Енька и Наташа пошли в село.

Анисья Викторовна сидела на кровати, играла на гитаре.

— Здравствуйте, Анисья Викторовна.

Анисья Викторовна кивнула головой и продолжала играть.

— Дайте нам, Анисья Викторовна, еще билетов. Я те потеряла.

Анисья Викторовна кивнула головой и продолжала играть. Она пела:

Когда море горит бирюзой, Опасайся шального поступка: У нее голубые глаза И походная серая юбка.

Глаза у нее действительно были голубые, под черными толстыми ресницами. Ресницы прищуренно смотрели и оценивали: ну как — люди это или нет? Продолжая играть, Анисья Викторовна кивнула в сторону стола и сказала:

— Садитесь, дети мои. Я буду играть, а вы плачьте от радости.

Енька и Наташа прошли, сели. Анисья Викторовна играла, но уже не пела. Смотрела то на Еньку, то на Наташу, и видно было, что смотреть ей приятно, хотя глаза посмеивались и говорили: ну, что же вы за люди?

Наконец, она положила гитару на подушку и сказала:

— Так, значит, вам нужны билеты? Без билетов, как я вижу, жить сегодня вы не можете? Точно так же, как завтра вы не проживете без шпаргалок.

— К чему они, шпаргалки? — сказал Енька. — Ерунда одна.

— А я уже немного шпаргалок сделала, — сказала Наташа.

— Только, чур, — Анисья Викторовна прижала к губам палец. — Мне об этом говорить можно только на ухо, да и то в темноте.

— Что вы, Анисья Викторовна!

— Правильно, — засмеялась Анисья Викторовна. — Молодых людей никогда не нужно обижать. Их нужно по меньшей мере уважать.