Избранное

Куранов Юрий Николаевич

Она вышла в сени. Она вернулась, неся на ладони бутылку красного вина.

— Давайте, люди, немного повеселимся. Сегодня, видите, собирается дождь и наступила весна. А поэтому нужно веселиться. Мне — много, а вам чуть-чуть, потому что вам, с одной стороны, нельзя еще быть слишком веселыми, а с другой стороны — чуть-чуть повеселиться можно, в присутствии учительницы.

Енька смотрел на Анисью Викторовну, и смотреть на нее было ему приятно.

Анисья Викторовна поставила на стол тарелку конфет и три стакана. Себе налила полный, Еньке половину, а Наташе на донышке. Налила, посмотрела на стаканы, подняла свой, засмеялась и сказала:

У

нее голубые глаза И походная серая юбка.

Все осторожно выпили. Анисья Викторовна взяла гитару. Она посмотрела за окно, где начинался мелкий дождь и молодые березы с наполненными почками раскачивались на ветру. Она положила ногу на ногу и заиграла, широко раскидывая по струнам пальцы.

Наступает пора золотая Удалой незабвенной любви: Эй вы, кони мои вороные, Черны-вороны кони мои, —

пела она голосом глубоким, чистым.

Наташа смотрела на Анисью Викторовну, глаза у нее горели. Наташа свернула билеты трубкой и катала их по колену.

Устелю свои сани коврами, —

обещала Анисья Викторовна, —

В гривы конские ленты вплету, Пролечу, зазвеню бубенцами И тебя подхвачу на лету.

Анисья Викторовна сжала пальцы, вслушалась в ладонь, потом раскинула их. И смешала струны. И стала просто перебирать их.

Енька смотрел на нее и думал, как хорошо должно быть тому человеку, который в метель подкатит на санях к крыльцу. В гривах вьются ленты. Бубенцы гремят. Анисья Викторовна вот так, прямо с гитарой, выбежит на крыльцо, и человек подхватит ее на руки — большую, тяжелую — и умчит далеко в леса. А кони будут лететь, греметь бубенцами. И Анисья Викторовна хохочет в санях, играет на гитаре.

— Вы знаете, люди, какие города на свете были. — Анисья Викторовна с гитарой прошлась по комнате. — Какие это были города! На горах, вдоль берега моря. Белые дома. Начинается вечер. И в окнах уже зажигается свет. А в парке над морем пахнет акация. А ты играешь на гитаре. Внизу прибой. А вдалеке стоят корабли, на мачтах матросы, на пушках чехлы. И там, на линкоре, играет музыка. Вы никогда не были в таких городах?

— Не были, — сказал Енька.

А Наташа молчала и горящими глазами смотрела на Анисью Викторовну.

Анисья Викторовна села на постель и долго молчала.

— Что ж, и мы послушаем музыку, — сказала она, тряхнув головой.

Она вытащила из-под кровати синий патефон. Она поставила на патефон большую пластинку.

Это была какая-то странная музыка.

За окнами шел дождь. Неторопливый, ровный. Капли светились и текли по веткам, прозрачно наливались на почках. Стало слышно, как дождь течет по веткам, по стеклу. Казалось, что только эти звуки и есть, а самой музыки нет.

— Это на чем играют? — спросила Наташа.

— Это играют на фортепиано, — сказала Анисья Викторовна, — что значит «громко — тихо». Пианино то есть. Играют вечером или ранней ночью, когда на сердце грустно, а за окнами идет дождь. Хорошая музыка?

— Ага.

Музыка еще долго-долго продолжалась с этой большой пластинки. А Енька сидел и видел, как Анисью Викторовну в санях увозят в лес, в метель, с бубенцами.

Когда Енька и Наташа вышли на улицу, дождь уже кончился. Облака низко шли над селом, чистые, ровные, а под окном на ветках распустились

почки. Тут же под окном стояла Зина в своем коротком сером пальто и в синем платке.

— Ты чего здесь делаешь? — спросила Наташа.

— Из школы шла, да дождь пошел. Встала вот под крышей. А у вас там музыка.

— Пойдем домой, — сказал Енька.

— А больше играть не будут?

— Нет, — сказала Наташа. — Она у окна сидит. Все смотрит да смотрит и не замечает никого.

И все они пошли домой под облаками, из которых уже кончился дождь.

5

На экзамен Енька пришел последним. Человек пять сидели с билетами, готовились отвечать. Енька прошел прямо в класс и попросил у Анисьи Викторовны билет.

— Подождешь, — сказала Анисья Викторовна. — Вон, видишь, впереди тебя сколько народу.

— Мне некогда, — строго сказал Енька. — Мне боронить в поле надо.

Анисья Викторовна дала ему билет.

Енька взял билет и сразу стал отвечать.

Анисья Викторовна поставила ему «хорошо», и Енька пошел в поле боронить пашню.

Енька шел с бороной вдоль шоссе, по которому люди ехали на подводах, шли пешком, с сумками или с дорожными палками, а то и налегке. Мария боронила с другой стороны шоссе, и так получалось, что Енька и мать — вдали один от другого — заворачивали каждый на краю своего поля и шагали полпути навстречу, а потом расходились.

Борона была у Еньки двойная, широкая и текла по земле, шевелясь всем телом. Борона ежилась и льнула к земле всей тяжелой спиной, как умное живое существо.

За бороной шли грачи. Они шли в длинных черных штанах. Они широко шагали но рыхлой земле какой-то морской походкой, стремительно поглядывали под ноги и выхватывали длинных красных червей. Один грач взмахнул крыльями, отлетел в сторону и отдыхал, глядя на все со стороны, как бы решая: стоит над всем этим задуматься или уж это ни к чему… Вдруг он быстро повернул голову и посмотрел на шоссе.

Неохотно выезжали из села два всадника. Под ними вышагивали гнедые важные кони; кони самовлюбленно заворачивали головы на всадников, косились, будто гляделись в зеркало. Всадники сидели в кубанках, в гимнастерках — один в синей, другой в защитной, — сидели прямо и только чуть поводили плечами, разминаясь от сна.

Всадники проехали шагом, потом слегка пришпорили коней, как бы жалели их. Те чуть присели на задние ноги и пошли по полотну, мощенному торцовым деревом. Пошли звучно, как по балалайке. Они поравнялись с Енькой, легко ушли вперед и скрылись далеко в лесу, помахивая хвостами. Потом всадники вернулись, все так же легко, все поигрывая. Мать шагала, не поднимая головы, той стороной шоссе. Енька дошел до края поля, всадники опять проехали к лесу. Они уже скрылись было в лесу, но там послышалась машина. Она слышалась ровным гулом. Но вот обочь гула наддалась дробная звень. Машина показалась. И тотчас же вылетели за ней из леса всадники. Кони шли во весь опор, раскидываясь в воздухе, не касаясь дороги, а всадники вскинули и вытянули перед собой руки, гикали отчаянными голосами. Енька встал и задержал коня. Он восторженными глазами смотрел на шоссе и сам не замечал, что руки тяжелы от работы, а пот спекается от солнца. Шофер высунулся из кабины и оглянулся. Всадники настигали. Тогда шофер поддал газу и ушел немного вперед. Видно было, что идет машина на крайней скорости. Но кони сами наддали. Некоторое время они мчались, привязанные к машине. Но вот слегка приблизились. И вдруг хлынула в них изнутри новая сила, и начали кони машину настигать. Тот, который в защитной гимнастерке, поравнялся с кабиной, наклонился к шоферу, что-то весело крикнул ему, легко ушел вперед и тогда только придержал коня.