Избранное
Шрифт:
Идти по долине жарко, тем более что это хоть и некрутой, но подъем, хотя не в такой жаркий день, возможно, его и не заметишь. Постепенно долина сужается, дорога виляет, огибая выступы отрогов, а в одном месте речка омывает подножье утеса. Утес стоит поперек дороги, и ее отвели к речке, к мосту из двух бревен, скрепленных частыми поперечинами. А за мостом надо пересечь лес, поднявшийся на узкой полоске ровной земли. Это молодой лесок, больше все тотара, деревья стоят редко, и под ними просторно — скот выел траву и мелкий подлесок, поясняет мистер Эндерсон. Лишь немногие деревья пришлось убрать, чтобы проложить дорогу, кроны остальных сходятся в вышине, и после яркого света здесь сумеречно, после
Но когда лес позади, лучше снова идти тем берегом, туда и привела дорога, опять перемахнув через речку. И как ни странно, спокойней опять очутиться под открытым небом, хоть солнце палит так, что каждый вдох точно глоток огня. А потом долина вновь расширяется, и перед глазами огромная чаша, горные кряжи расходятся в стороны, врезаясь в небо острыми зубцами, и вдали опять сходятся, замыкают долину в кольцо. И все эти сотни акров освоенной земли, что ни шаг вздыбленной, что ни шаг бросающей тебе вызов, расчищены от леса, лишь уцелели клочки в немногих тупичках, в самой глубине расщелин между отрогами.
Эндерсон остановился, присел на корточки.
— Берт! — позвал он. Берт, который все время молча шел на десяток шагов впереди и поминутно спотыкался в своих тяжеленных башмаках, обернулся на зов. Эндерсон показал пальцем куда-то вперед и вверх: — По-твоему, там овцы, Берт?
Да, Берту тоже так кажется. Вроде три штуки. Нет, пожалуй, две, думается мистеру Эндерсону. Ну ничего, не так трудно будет их забрать, лишь бы не ушли далеко с этого места. Но вот, не угодно ли, как Лен с Уолли аккуратно сгоняли вчера отару с этого выгона.
Дэйву не удалось разглядеть овец. Стало досадно, он хотел спросить, куда точно надо смотреть (просто чтоб испытать остроту зрения), но Эндерсон уже поднялся и, снова пускаясь в путь, спрашивает, какого Дэйв мнения о Джеке.
— Вообще-то он хороший малый,— продолжает Эндерсон.— Жаль только, совсем помешался на религии. Хотя, надо сказать, обычно он свои проповеди читает только с кафедры.
— А что, он и правда проповедует?
— Каждое воскресенье — в так называемой церкви, что за его участком. Берт,— говорит Эндерсон погромче,— это верно, что Джек каждое воскресенье читает проповеди?
Берт сказал — да, верно, почти каждое, только раз в месяц приезжает священник из города.
— Ну,— говорит Дэйв,— признаться, меня и самого воспитывали в таком духе.
— И меня,— говорит мистер Эндерсон.— По крайней мере старались. Посылали в воскресную школу, только я из нее мало что вынес, хотя, думаю, это на пользу, если там ребятишки учатся прилично себя вести. А больше в ней ничего нет хорошего.
— Н-ну, это не так просто,— говорит Дэйв.
Но дорога кончилась, надо пройти в ворота. Сразу за воротами оказалась узкая площадка, вырезанная в горном склоне, и Эндерсон поясняет, здесь они с братом поставили хижину, когда только принялись осваивать участок. А дальше, ближе к речке, выровнена площадь побольше, здесь наполовину вросли в землю огромные бревна — целые поваленные стволы, и вокруг полно обрубков, щепы, всякого древесного мусора. Смола и соки давным-давно высохли, сердцевина иссушена и обесцвечена солнцем, и если пнуть ногою громадный обрубок, он отвечает на диво чистым и ясным звуком, почти звенит. Конечно, тут и была лесопилка. Зашагали дальше, по колее, по которой вывозили бревна, и Эндерсон сказал — бог ты мой, целая вечность прошла с тех пор. Видел бы ты это место, когда
В ту пору здесь только и жили мы с братом да Вакса со своей миссис, продолжает он. И еще Седрик, тогда совсем мальчонка. Бедняга Седрик, ему бы лучше и вовсе на свет не родиться. Его матери, верно, тогда уже подкатывало под пятьдесят. По крайней мере мы так считали.
— А откуда они приехали? — любопытствует Дэйв.
— Болтали, будто сам когда-то был старшим пастухом на какой-то большой ферме. А она там служила в доме кухаркой. Они поженились и решили обзавестись своим хозяйством.
— И много в мистере Макгрегоре маорийской крови?
— У Ваксы Макгрегора? — переспрашивает Эндерсон.— Ну, сам знаешь, как это бывает… сплетен ходит бессчетно, да не всему стоит верить. Можно подумать, что он наполовину шотландец, а только я сомневаюсь. Сомнительно мне, чтоб в нем была хоть капля английской крови, стоит только поглядеть на его нос. Нет, толком не знаю, а болтают, будто его отец был китобой, застрял в этих краях и связался с маорийской шлюхой. Отчасти он маори, это точно, как-то он просил меня засвидетельствовать одну бумагу, и она была насчет маорийской земли. И ведь вот смех, его жена тоже ни с какого боку не англичанка. Говорят, ее отец с матерью были австрийцы, приехали сюда работать на каучуковых плантациях. И на всякий случай, если ты еще не знаешь, имей в виду — она католичка.
Дэйв пробует со всем этим освоиться, но тут они упираются в огромный оползень, он громоздится, преграждая дорогу, и спадает дальше, в речку. Это чудовищная каша из глыб уже закаменевшей, высохшей и растрескавшейся на солнце глины вперемешку со старыми бревнами, вывороченным с корнями папоротником и чайным деревом; они карабкаются через завал, и Эндерсон говорит — ну вот, не угодно ли. Сами видите, что получается, когда в таких вот местах вырубаешь лес.
Он приостановился, подергал застрявший в завале обломок чайного дерева, совсем высохший, смугло-темный от солнца.
— Да, тут хозяйничаешь, мягко выражаясь, на куче мусора,— говорит он.— Ну вот, извольте, Уолли полжизни отдал бы, чтоб отхватить кусок от участка Рэнджи. И скажу по справедливости, Уолли себе жилы рвет. А что толку, если тут вечно оползни? Вот у Рэнджи земля никуда не сползает, а только и кормит горсточку паршивых овец.
Когда перебрались через завал на дорогу, Эндерсон снял шляпу, почесал заросший густым жестким волосом затылок.
— Впрочем, не знаю,— продолжает он.— Сказать по совести, маори таковы, какими их сделали мы, белые, а все равно, с какой стати нам брать на себя всю работу, а они пальцем не шевельнут и живут в свое удовольствие. Хотя, по совести, про Рэнджи этого не скажешь.
Ну, не знаю — заключает он.
Дальше шли молча — и вот оказались напротив длинного отрога, он привел бы на самый гребень горной гряды, вычерченной в небе там, где она изгибается, замыкая долину. Но прежде, чем достичь подъема, надо перейти речку, и это, оказывается, совсем просто, хотя Эндерсон замечает — поглядел бы Дэйв на эту речку после хорошего ливня. Ровная полоса между речкой и отрогом заболочена, но и ее нетрудно пересечь, ступая с бревна на бревно и прыгая с кочки на кочку, были бы ноги сухие; а там, где начался подъем, идти и вовсе легко, надо только ступать по самому гребню узкой гряды. Одной стороной она почти отвесно обрывается в болото, которое они только что перешли; Эндерсон остановился передохнуть, опершись рукой о колено, глянул вниз и говорит — подумать только, на что он однажды убил время — пробовал засеять этот откос травой. Дэйву откос показался совсем голым, даже папоротника нигде не видно, лишь торчат считанные пучки «зуба» — так здесь называют ядовитый кустарник туту.