Избранное

Глазков Николай Иванович

«Проходя по знойному Арбату…»

Проходя по знойному Арбату, Я мечтал всегда по мелочам. И людей бегущую армаду Я, не изучая, замечал. Я не знал, куда они спешили,— Всяк по-всякому спешил пожить,— Но проверено, как дважды два четыре: Мне некуда больше спешить. Все суета сует и всяческая суета. Я всех люблю. Желаю всем успеха. Но не влияет на меня среда. Я все могу, но только мне не к спеху. 1940

Из цикла «Схема смеха»

Жила на свете женщина, Ей было двадцать лет. Была она уже жена, А может быть, и нет. Приехала на «форде», Явилась в кабинет, А муж ее на фронте, А может быть, и нет. Разделась и оделась, Глядит

туды-сюды. Вдруг очень захотелось Ей прыгнуть с высоты. Устроен испокону Веков так белый свет, Что прыгнула с балкону, А может быть, и нет. Так написал банальные Стихи один поэт, Должно быть, гениальные, А может быть, и нет. 1940

«По пароходу дождь идет…»

По пароходу дождь идет, На пароходе здорово! Мне кажется, что пароход Дождем относит в сторону. Позатопила рвы вода И скачет пеной белою. А вывод тот, что вывода Я из воды не делаю. 1940

«Загружая гулкие года…»

Загружая гулкие года, Громоздятся факты биографии, Я иду и думаю тогда О своей подпольной типографии. Обвиняют. Не хотят учесть, Что ничем подпольным не владею. Говорят они, что слухи есть, А поэтому вредна идея. Так, к примеру, пусты небеса, А идея бога в них зачата. И Глазков чего-то написал, Но на ясном небе напечатал. Это все совсем не пустяки: Облака из типографской сажи. — Эх, Глазков, забросил бы стихи Да шаблонной жизнью ихней зажил. — Я бы рад, да только не могу, И к тому ж стихи — моя работа, А вдобавок на своем веку Не привык бояться идиотов. Если б типографию имел я Пошиба тайного, побрал чтоб черт его, На бумаге лучезарней мела Напечатал очень бы отчетливо: «Легионы женщин и мужчин, Жители квартир и общежитий, У меня ротационных нет машин, А не верите, так обыщите!» 1940

«Все мы, проработавшие Пушкина…»

Все мы, проработавшие Пушкина, Знающие признаки делимости на три, Разбиваем лучшую игрушку, Чтоб посмотреть, что у нее внутри. Только я нисколько не такой, На других нисколько не похожий, Безусловно самый я плохой, Потому что самый я хороший. Я не тот, кто дактиль и анапест За рубли готовит Октябрю. Я увижу на знаменах надпись И услышу надпись: ЛЮ-Я-БЛЮ. ЛЮ-Я-БЛЮ. Моя любовь разбита. Это слово тоже разрублю, Потому что дьявольски избито Словосочетанье: «Я ЛЮБЛЮ». Так затасканы Амура стрелы Да публичнодомная кровать. Это слово очень устарело, Но Любовям не устаревать. Пусть любовь сюсюканьем альбомится, Так любить умеют и кроты. Скажи мне, кто твоя любовница, И я скажу тебе, кто ты. 1940

«Не сразу смазал карту будня…»

Не сразу смазал карту будня, Постигнув краски на плакате; Вся жизнь моя была беспутней, Чем путешествие по карте. Но я сумел коробку спичек Назвать консервами огня, А вы слова своих привычек Не променяли на меня.

«Умирая под ураганным огнем…»

Умирая Под ураганным огнем, Стучится в ворота рая Энский батальон. — Мы умерли честно и просто. Нам в рай возноситься пора.— Но их не пускает апостол, Они умоляют Петра: — Попы говорили всегда нам, Что если умрем на войне, То в царствии, господом данном, Мы будем счастливей вдвойне. А Петр отвечает: — Вот сводка. Там сказано вот как. Убит лишь один, Кто убит — проходи. — Мы все здесь убиты, и двери Ты райские нам распахни.— А Петр отвечает: — Не верю! Я выше солдатской брехни. Наверно, напились в таверне И лезете к небесам, А сводка — она достоверней, Ее генерал подписал. 1940

Себе

Свои грехи преодолей, Как Эверест турист, И ты не протоиерей, А неофутурист. А

в этом счастье и тоска, Но так и надо так. И прогремят стихи пускай Созвучьями атак. А фронда — это ерунда. Да сгинет пусть она. Иди туда, ведет куда Тебя твоя страна. А бога нет, и черта нет, И жизнь одна дана, Но если смерть придет, поэт, То смерть, как жизнь, одна. 1940

В Переделкине у Пастернака

Весной 1941-го

Он стал хвалить Шекспира и Толстого, Как песнопевцев самого простого, Самого в литературе дельного, Что не забудется в теченье лет. — В жизни, — он говорил, — лишь одни понедельники, А воскресений почти что нет. Никого не надо эпатировать, Пишите так, как будто для себя, И не важно, будут аплодировать Или от негодованья завопят. Впрочем, лучше вовсе не писать, А заниматься более достойными вещами, А поэзия — не детский сад — Посему и не хожу на совещанья. 31 мая 1941 г.

«Как рыбы, золотые купола…»

Как рыбы, золотые купола Плывут туда, где небо синевее, Из той страны, которая была, В такую даль, которая новее. Они плывут, как рыбы из былого, А мимо них, виденцев старины, Проходим мы, поэты-рыболовы И прочие рабочие страны. 1941

«Писатель Андрей Белый…»

Писатель Андрей Белый На Черном море бывал, И очень правильно делал, Что камешки собирал. Так, например, Гамлет, А до него Эдип, Не собирали камни, И кто-то из них погиб! 1941

«Ко мне отношение Невежд…»

Ко мне отношение Невежд Зависит от ношения Мной тех или иных одежд; Но равнодушен я к болванцам И пребываю оборванцем. 1942

«Все очень просто, хоть и сложно…»

Все очень просто, хоть и сложно, Но если слово лишь нетленно, То сам себя спрошу: как можно Писать стихи не ежедневно? И сам отвечу: жизни жаждой Слаганье назову. Но не могу писать день каждый, Ибо не каждый день живу. 1942

Лапоть

Валялся лапоть на дороге, Как будто пьяный, И месяц осветил двурогий Бугры и ямы. А лапоть — это символ счастья, А счастье мимо Проходит, ибо счастье с честью Несовместимо. В пространстве, где валялся лапоть, Бродил с гитарой НН, любивший девок лапать, Развратник старый. НН любил читать Баркова И девок лапать, И как железная подкова Валялся лапоть. И как соломенная крыша, И листья в осень… То шел бродяга из Парижа И лапоть бросил. Под ним земные были недра, Он шел из плена. Бродяга был заклятый недруг Того НН-а. Была весна, и пели птички. НН стал шарить В карманах, где лежали спички, Чтоб лапоть жарить. И вспыхнул лапоть во мраке вечера, Подобный вольтовой дуге. Горел тот лапоть и отсвечивал На всем пространстве вдалеке. Какой-то придорожный камень Швырнув ногой, Бродяга вдруг пошел на пламень, То есть огонь. А лапоть, став огня основой, Сгорел, как Рим. Тогда схватил бродяга новый Кленовый клин. Непостижимо и мгновенно, Секунды в две, Ударил клином он НН-а По голове. Бить — способ старый, но не новый — По головам, И раскололся клин кленовый Напополам. Тогда пошел НН в атаку, На смертный бой, И начал ударять бродягу Он головой. Все в этом мире спор да битва, Вражда да ложь. НН зачем-то вынул бритву, Бродяга — нож. Они зарезали друг друга, Ну а потом Они пожмут друг другу руку На свете том. Поскачут также на конях, Вдвоем, не врозь, И вместе станут пить коньяк Небесных звезд. 1942