Избранное

Глазков Николай Иванович

«Мы подрубим сучки…»

Ал — ру Меж — ву

Мы подрубим сучки, На которых сидим, И сожжем свои корабли… И я буду один, и ты будешь один, Словно иначе мы не могли. И уйдем, и не выпьем стаканов до дна, И покинем праздничный пир, И ты будешь один, и будет одна Та, которую кто-то любил. Я поссорюсь с тобой, Ты расстанешься с ней, И настанет такой денек, Что ты будешь один, но не станешь сильней Оттого, что ты одинок. 1945

«А она не добрая, не злая ведь…»

А она не добрая, не злая ведь… Мы по дыму судим о Казбеке. И не надо на эпоху сваливать Промахи свои и неуспехи. У меня чудных стихов не кипа ли? Только жить мешает сила вражья, — И

у нас нет денег, а в день гибели Деньги были или нет — не важно. 1945

Юрка-граф

Жил на Арбате Юрка-граф, Он по анкетным данным Одной из многих строгих граф Причислен был к дворянам. Рождал гражданских битв буран Анкетные вопросы, И на потомственных дворян В те дни смотрели косо. А Юрка-граф с дошкольных лет Мог доблестью гордиться, И славой дедовской согрет Был Юрий Коновницын! Когда беда вставала в рост И становилось хмуро, Тогда на Бородинский мост Шел Коновницын Юра! Там честь была сохранена. На бронзовой таблице Среди имен Бородина Звенело: «Коновницын!» Отважный русский генерал Приветливо и громко В минуты грусти ободрял Далекого потомка! Когда фашистский голиаф Шагал к Москве-столице, Достойный уваженья граф Сумел с врагом сразиться. Герой вошел в число потерь У энской переправы, И Коновницыны теперь Двойной достойны славы!

Баллада о Доносове

Школа. Директорский кабинет. Отсюда все потекло. Говорил ученик двенадцати лет: «Петров раскокал стекло». Директор решил: «Ко всему привыкну, Но не потерплю хулиганства! Потому Петрова из школы выгоню, А Доносову объявлю благодарность». Доносов был на хорошем счету, Газеты почитывал, слушал радио И всем говорил про свою мечту — Вступить непременно в партию… На партийном собрании как-то раз После очередных вопросов, Сотрясая собравшихся треском фраз, Выступал товарищ Доносов: «Учитывая состоянье момента, А состоянье такое есть, Когда нестойкие элементы Пытаются в партию нашу пролезть. С Петровым, нам всем хорошо знакомым, Не стоит якшаться и нянчиться зря: Он матом секретаря райкома Ругал, понимаете, — сек-ре-та-ря!» Петрова не приняли: можно и без Матерщинников обойтись. А Доносов ускоренным темпом лез По служебной лестнице ввысь. Но в сорок первом скверном году Доносов решил: «Все пойдет на слом. А я и у немцев не пропаду Со своим основным ремеслом!..» «Позвольте, херр оберст, я слышал сам И сообщить вам рад, Что Петров есть партизан, Взорвал этот самый склад. Петров не один…» Да, Петров не один, Не только уроды в семье! И места Доносов не находил На освобожденной земле. Судьба не заставила долго ждать. Был весь ход истории неумолимым. Доносов привык обвинять, осуждать, А тут он стал подсудимым. И оправдывался: «Да, я сотрудничал, что ж, Для вас же могу стать полезнее. Про немцев я вам расскажу…» Капал дождь, Когда эту тварь повесили. 1945

На смерть Владимира Николаевича Яхонтова

В такие дни я разучился плакать, Не потому, что прекратилось горе; Но если слезы были бы деньгами, Я был бы самый бедный человек. Самоубийца — это не убийца, А перед этим всё ему казалось, Что всё не так, что всё несправедливо, И что он очень-очень одинок. Наверняка он был серьезно болен, А все, кроме меня, ему твердили: — Здоровье как? Владимир Николаич! Не чувствуете ль плохо Вы себя? Он чувствовал себя довольно плохо, А если б чувствовал себя прекрасно, То и тогда б, наверно, усомнился, В прекрасном самочувствии своем. Он верил, что его не понимают, И огорчался, что летают мухи, Что звания народного артиста Народному артисту не дают. Ему казалось — это и сказалось На самом окончательном решенье, Когда переспективы исказились И оставалось броситься в окно. Он неожиданно исчез из дома, И день прошел. А я гулял на свадьбе Тогда, когда решалось уравненье Его неосмотрительной судьбы. И вечер ликовал, и ночь исчезла, И после ночи

наступило утро, А я гулял на продолженье свадьбы, Когда явился Витя Гончаров И рассказал мне про исчезновенье. А я сказал, что у меня он не был, А где он может быть, того не знаю. А в самом деле, где он может быть? Я вечером опять туда явился И вновь увидел Витю Гончарова. Он мне сказал, что Яхонтов разбился. На Клементовском дом стоял высокий. Самоубийство — это не убийство, А подвиг и великое несчастье. С шестого этажа он взял и прыгнул В шесть часов вечера после войны. Проклятый час и день, и всей вселенной Нет дела до народного артиста И до меня, как и до миллионов Живущих и скончавшихся людей. Вот также жил Владимир Маяковский, А Яхонтов, он жизнь его продолжил И так читал любимого поэта, Что даже разделил его судьбу… Великий дар — сказать слова поэта На уровне их значимого смысла; Но даром я таким не обладаю, А он достиг шестого потолка. Он самый лучший чтец-недекламатор, А чтец из тех читателей прекрасных, Ради которых стоит быть поэтом И сочинять хорошие стихи… Стихи без рифмы написать труднее, А эти вот стихи — они без рифмы… Но горечь преждевременной утраты Я опасался рифмой исказить. …Мысль о самоубийстве так нелепа, А жизнь великолепно хороша… 1945

«Мы любим жизнь со всеми трын-трав'aми…»

Мы любим жизнь со всеми трын-травами, Которые увидели воочию. Хорошим быть — такое дарованье, Которому способствуют все прочие. Как мудрецы, мы волосы ворошим И всевозможные вопросы ставим. Бездарный человек не может быть хорошим, Хотя бы потому, что он бездарен. Он обыватель в худшем смысле слова, Всегда слывет за моего врага. Он крепко ненавидит все, что ново, На всех пространствах и во все века. С отвагой безошибочного труса Он распинал Иисуса на кресте, Чтобы потом, во имя Иисуса Сжигать Джордано Бруно на костре. 1945

«Слово лучше компаса в пути…»

Слово лучше компаса в пути, Словом можно путь предугадать. Разве можно так: сказать — приду — и не прийти, Разве можно так: сказать — отдам — и не отдать? Слово мир особый и иной, Равнозначный названному им; Если слово стало болтовней — Это слово сделалось плохим. Это слово не нужно стихам, Это слово — мир, который гнил, Лучше бы его я не слыхал, Не читал, не знал, не говорил. 1945

«Жизнь во многом была дрянна…»

Жизнь во многом была дрянна, Но минувшее не возвратить… Нету в мире такого бревна, Чтобы я не мог своротить. Мне победа нужна, а не месть, Все минувшее очевидь. Разве книга такая есть, Чтобы я не смог сочинить? Мне дорога моя дорога, Не устану по ней бродить. Нету в мире такого врага, Чтоб друзья не могли победить. 1945

Рынок

Не хочу спотыкаться, и каяться, И кому-нибудь потакать. Хорошо, когда люди толкаются, Если можно людей толкать. Это дело толковое, знамое, Но без денег тоскливая скверь, — И поэтому рынок самое Интересное место теперь. И я с года сорок четвертого Уваженье к рынку питаю, Только нет постоянного, твердого, Оборотного капитала. Быть, конечно, могло бы иначе, Жизнь тогда бы была иная; Но я не воротила рыночный, А поэт, и стихи сочиняю. 1945

Саше Межирову

…Ты любишь свое столетие, Живи и стихи пиши; Но только поверь в бессмертие Моей и твоей души. Настала эпоха итога, А мы с тобою друзья; У нас лишь одна дорога, И нам разойтись нельзя. Дорога, она неделима; Поэзии путь возлюбя, Пройти мы не можем мимо, Мимо самих себя. По небу летают рыбы, На солнце бывают пятна; Поэты дружить могли бы, Но мнительны невероятно. И если в такие-то числа Ты ко мне не придешь, Мне лезут в голову мысли, Что ты меня предаешь. И с горя пилю дрова я, И не понимаю того, Что ты, меня предавая, Себя предаешь самого. 1945