Избранное
Шрифт:
Новую книжку читаем раз пять подряд. Попутно спрашивает: что за Урал-река? Почему Чапаев сказал — скрывайся на том берегу? Почему его убили? Почему его искали?
На все отвечаю. Молчит. Потом говорит:
— Папа, зачем говорить о гибели Чапаева?
— А почему же не говорить? Он же и правда погиб.
Тогда Максим — будто все уже давно обдумал:
— Надо, чтоб все люди жили и жили… И Чапаев тоже чтоб жил и жил!..
Часа через полтора ложимся спать. Пою ему лермонтовскую казачью колыбельную. Тяжело вздыхает:
— Папочка,
Лежим. Все не засыпает. Пою тихо-тихо:
Провожать тебя я выйду, Ты махнешь рукой… Сколько горьких слез украдкой Я в ту ночь пролью…— Папа, а что такое «горьких слез украдкой»?
— Сын уйдет на войну, а мама его будет плакать одна, чтоб никто-никто не видел ее слез… чтоб другим не грустно было…
— Значит, когда я уйду в офицеры (Максим последнее время только и говорит об этом), моя мама тоже будет плакать?
— Может быть…
После паузы:
— Папа, ты скажи ей, что войны никогда не будет. Война есть только на картинках. Да вот в книжке про Чапаева…
Дай-то бог, думаю. Пою тихо-тихо:
Спи, пока забот не знаешь, Баюшки-баю…Совсем маленькому Максиму делали уколы. Было, конечно, больно, и уже одно напоминание, что придет доктор, тетя в белом халате, вызывало у Максима страх. Доктора он увидел и в парикмахере. И не садился в кресло. Не давался стричься. Ни в какую. Целая канитель. Да еще с ревом.
Как же его стричь?
…Гуляем… Любимое занятие на прогулках — кататься на трамвае или автобусе.
Идем с ним к трамвайной остановке. По пути столбы и стены оклеены объявлениями об обмене квартир, о продаже сервантов, кресел и т. п.
Мне в голову приходит занятная мысль. На одном из столбов громко — чтоб Максим слышал — «читаю»: «Объявление. Мальчикам и девочкам, которые не ходят в парикмахерскую, запрещается кататься на трамваях и автобусах. Инспекция». Подходим к другому столбу — «чтение» в этом же духе. Фантазирую, а сам наблюдаю за Максимом.
Поворачиваем на улицу Свободы. Равняемся с парикмахерской. Вдруг Максим тянет меня туда, в парикмахерскую. Входим. Идет к гардеробу. Раздевается. В салоне спокойно садится в кресло.
Все идет как надо.
Выходим из парикмахерской.
— Папа, теперь мне разрешается кататься на трамвайчике?
— Конечно, — говорю. — Теперь можно, сынок!
И счастливые спешим на трамвай.
Начинает рассказывать что-нибудь.
— Когда я был маленьким… Папа, ты помнишь?..
— Папа, я уезжаю.
— Куда?
— В
— Хорошо. Как же ты будешь ехать?
— Сначала я поеду на автобусе. Затем в метро. Затем на электричке, а потом пешком… Вот! — и сам доволен.
— А обратно как будешь ехать?
— Обратно?.. Пешком на станцию. Сяду в электричку. Потом в метро. А потом на автобусе. От метро «Еропорт».
Все правильно.
Не хочет одеваться.
— Эх ты, — говорю. — Какой же ты солдат? Солдаты одеваются. И другим помогают все делать. Ты видел на улице, как солдаты прокладывали москвичам газопровод?..
Умолкает. И через минуту одевается.
Едем к бабушке в Лукино. Путь на автобусе до метро — путь в детский сад. Максим очень беспокоится:
— Куда мы едем? Куда мы едем?
— К бабушке.
— А не в детский сад?
— Нет.
Успокаивается лишь тогда, когда входим в метро. А к детскому саду — мимо метро.
Проснулся поздно. Лежит в постели. Захожу к нему.
— Папа, впусти день в комнату. Пожалуйста.
Догадываюсь: надо сдвинуть занавеску на окне.
Прочитали «Мужичок с ноготок».
— Давай споем эти стихи, папа, — сказал Максим.
Я взял аккордеон и пропел стихотворение на мотив «Сормовской лирической».
Максим в восторге. Я предложил ему петь, как в опере, — каждый свою партию. Максим пел «мужичка». Затем мы менялись ролями.
С этого вечера он часто просит меня «петь книжки». У нас есть своя музыка на «Гибель Чапаева», «Мальчишка Том», «Буря мглою небо кроет» и другие.
В Лукино приехали на «Волге» родственники жены. Максиму так хочется посидеть в кабине, «попутешествовать». Но тетя, хозяйка машины, не разрешает.
— Я ничего-ничего не буду трогать, бабушка Ивушка! — молит Максим.
Бабушка Ира неумолима.
— Да уж пустите его, — прошу я. — Он сдержит слово, раз обещает…
— Нет-нет, что-нибудь скрутит…
Максим отходит от машины. На ресницах слезы. Берет меня за руку и тянет на улицу. Срывающимся голосом твердит:
— Папа, не проси! Не проси!! Не проси!!!
И все дальше утягивает от двора.
Уезжает с моей сестрой Таней в Россошь. При расставании с нами, когда тронулся поезд, заплакал.
Таня прижала его к себе. Когда отъехали, она тихонько запела. Максим перестал плакать и сказал:
— Тетя Таня, ты поешь, чтобы мне не грустно было?
— Да.
— Ну, пой, пой. Мне уже не грустно.
Вскоре приехал в Россошь и я. Вышли с Максимом со двора на улицу. По дороге едет телега, запряженная парой гнедых лошадей.