Избранное
Шрифт:
— Почему думаешь так, Исоф?
— Грех на селении нашем.
Ущельцы, сидящие на скалах, переглянулись. Карашир спросил:
— О каком грехе говоришь?
— Что буду тебе отвечать? Установленным пренебрегаешь!
Карашир, сунув руку за овчину, почесал волосатую грудь. Помедлил, подумал — обидеться ему или нет? Но что все-таки хочет сказать Исоф?
— Все мы теперь забываем об Установленном, — медленно проговорил Исоф. — Слишком много Шо-Пира слушаемся. Бахтиор стал мудрейшим у нас.
За Бахтиора Карашир обычно вступался, Исоф правильно рассчитал; Карашир провел пальцами
— Не вся мудрость в твоем Бобо-Калоне.
— Не вся! Старый судья Науруз-бек тоже человек мудрый. Я сегодня слушал Науруз-бека. В таком большом деле всем не мешало бы послушать его совета.
Два тощих быка, шурша колосьями, неторопливо ходили по кругу. Шуршание их копыт мешало ущельцам прислушиваться к словам Исофа. А он, наверное, хочет сказать что-то важное! Ущельцы, сидевшие на скалах, спустились к площадке и молча расположились вокруг Исофа. Убежденный, что все теперь будут слушать его со вниманием, Исоф, свесив с колен коричневые руки и смотря мимо людей на быков, произнес:
— Кендыри из Яхбара вернулся.
Умолк. Все ждали, что скажет он дальше. Но Исоф не торопился. Что же тут важного? Кендыри много раз ходил в Яхбар и много раз возвращался. Может быть, в Высоких Горах началась война? Или, может быть, исмаилитский живой бог требует непредусмотренной подати от миллионов пасомых? Если так, это действительно важно; кто из жителей Сиатанга не должен платить подати Ага-хону? А вот с тех пор как нет в Сиатанге пира, никто за податью не приходил. Что, если Кендыри принес весть о приближении халифа, который потребует с сиатангцев все долги сразу?
— Говори, Исоф! — не вытерпел ущелец с седой, будто истлевшей, бородой, владелец одного из кружащихся по площадке быков.
— Скажу, — поднял голову Исоф, освобождаясь от глубокого раздумья. Кендыри вернулся, сказал на ухо купцу, купец рассказал Науруз-беку… Знаете Азиз-хона?
— Кто не слышал о нем! — вымолвил владелец быка. — Большим ханом был.
— Он и сейчас большой хан, — важно промолвил Исоф. — Весь Яхбар покорен ему. Тропа в большие города проходит мимо селений его. Захочет — закроет тропу. Захочет — товары Мирзо-Хура мимо него не пройдут. Человек власти!
Исоф замолчал опять. Когда простой факир, подобный Исофу, начинает говорить с важностью, надо прислушиваться: наверное, сила появилась за спиною его. Все ждут, что скажет он дальше.
— Весной молодую жену захотел купить Азиз-хон. Красивую жену взял он себе в наших горах. Сорок монет заплатил за нее. Любит ее. Хорошо у него жила. Зовут ее — слышали это имя? — Ниссо.
— Какая Ниссо? — быстро вымолвил Карашир. — Не та ли…
— Я говорю, Карашир! — повысил голос Исоф. — может быть, ты говорить теперь будешь?
Ущельцы переглянулись. Карашир умолк.
— Та! — хлопнул себя по колену Исоф. — Та самая! Негодная тварь убежала от Азиз-хона, а мы, дураки, пустили ее в наше селение. Живет у мужчин, а мы молчим! Гнев Азиз-хона на нас!
Последние слова Исофа прозвучали угрозой. Молчаливые ущельцы почувствовали ее. Нехорошо, когда большой человек гневается на маленьких… Каждый из сидящих вокруг Исофа размышлял по-своему, но каждый из них понимал, что такое дело — совсем не простое дело. Если
Понял это и Карашир и сказал:
— Может быть, теперь уже не захочет взять ее к себе Азиз-хон? Наверно, проклял такую жену!
— Проклял? Все равно, сначала захочет вернуть. Что сделает он с неверной женой потом — какое нам дело? Мы должны вернуть ее мужу.
— Шо-Пир не позволит! — убежденно вымолвил Карашир. — время теперь другое.
— Плевать на Шо-Пира нам! Чужих слушаем.
— Не чужой он. О нас заботится.
— О себе он заботится! Руки длинные! — раздраженно перебил Исоф.
— Неверно это! — выкрикнул молодой ущелец.
— Неверно это, и я говорю! — вскочил с камня другой.
Карашир осмелел, тоже вскочил с камня и, придерживая овчину, подступил к Исофу:
— Стыдно тебе так говорить, Исоф! Когда ты был служкой у пира, тебя ногой били в живот, когда я сеидам навоз собирал, камнями били меня… Кто бьет нас теперь? Кто помог нам, если не наш Шо-Пир? Три года он здесь живет, что сделал себе? Быков завел, коров, лошадей, сады? Ничего нет у него! Гороховую похлебку, как и мы, ест! Бахтиор, скажешь, дом имеет, корову имеет, сад у него? Плохо это? Неправда, хорошо это: всех нас беднее был Бахтиор! У тебя, Исоф, больше ничего нет — ты работать не любишь. У меня больше нет ничего, потому что… знаете все: грех на душе моей, больной валяюсь, двужизненный дым голову мою кружит, а все-таки сквозь дым вижу я: вода на пустырь пойдет — для нас. По слову Шо-Пира пойдет, — понимаем мы! Теперь Шо-Пир женщину себе взял? Хорошо, пусть взял, не у нас отнял ее, сама прибежала! Почему ему жены не иметь? Или Бахтиор не мужчина разве? Настоящий мужчина не поделит жены с другим. Живут, как друзья, в одном доме, не ссорятся, не убивают друг друга, значит, позора в их доме нет, значит, о свадьбе скоро услышим!
Распаленный Карашир уже размахивал руками перед Исофом, а тот, мрачный, стоя перед ним с искаженным лицом, напрасно старался его перебить.
— Слушай ты меня, нечестивец! — толкнув в грудь Карашира, прокричал, наконец, Исоф. — Установленное собаке кидаешь? Об этом не буду с тобой говорить, о другом слушай! Мирзо-Хур сказал: Азиз-хон закроет тропу, не позволит ему покупать товары, голод придет, что будем делать тогда? Твоего зерна, пока солнце до колена дойдет, не хватит. Моего зерна — до лодыжки не хватит. Как без купца проживешь? Камни будешь варить? Колючей травой восемь детей прокормишь?
Упоминание о голоде сразу подействовало на Карашира. Гнев его улетучился. Отступив на шаг, он неуверенно произнес:
— Караван придет…
— Веришь? — язвительно протянул Исоф. — Я не верю. А еще скажу: злоба Азиз-хона — нехорошая злоба. Из-за проклятой распутницы не надо ее вызывать! Не я это говорю. Мудрость словами судьи Науруз-бека так говорит. Бога гневим, Азиз-хона гневим, Бобо-Калона и купца гневим, из-за чего? Из-за дряни чужой? На нее глядя, наши женщины повернутся спиною к мужьям. В глаза нам станут плевать. Отдать ее Азиз-хону — делу конец, беды нам не будет.