Избранное
Шрифт:
На карлсбадских и мариенбадских кислых водах, в чуланах у рестораторов и зубных врачей находят ящики с крупповским оружием, тайные радиостанции, листовки из Дрездена. Раньше чехословацкие «наци», когда их заставали врасплох, оправдывались, открещивались от Берлина, каялись, били себя в грудь. Теперь они обнаглели, ничего не отрицают, — наоборот, отвечают угрозами германской интервенции… Но полоса страха в Чехословакии кончается. Народ, армия, интеллигенция настроены твердо. Оборона от иноземного фашистского нашествия необходима, возможна, реальна. Пример беззащитной, неопытной Испании, ее полуторагодичное сопротивление завоевателям, прояснил мозги очень многим, кто раньше покорно
Мы летим взглядом быстро, но уже глубокая ночь кругом. Во мраке и осенней стуже лежат деревни Польши, безработная, сумрачная Варшава.
Восемнадцать лет польскому государству, — а что «правительство полковников» дало своему народу? Никаких сговоров с Германией, никаких дипломатических, финансовых комбинаций и ухищрений не хватило, чтобы толкнуть колеса машин, расшевелить уснувшие станки, дать труд и кусок хлеба безработным. В тоскливом оцепенении ждут люди, села, города, когда прорвется эта затянувшаяся мука…
У Минска, к рассвету, мы проносимся над рубежом советской части мира. Здесь не спят, особенно сегодня. Светятся огни на пограничных заставах, праздничная суета в колхозных домах, последние флаги и плакаты довешивают на площадях и улицах белорусской столицы, и танкисты подъезжают на исходное для торжественного марша положение, и кавалерийские кони храпят и под расшитыми чепраками колышут бедрами, чистыми, бархатными, расчесанными в клетку.
Скорей, скорей! Вот Смоленск, высоко над Днепром, в знаменах; вот прямо из мадридского окна, глядя на северо-восток, вижу в утренней дымке, с юго-запада, Москву. По Можайскому шоссе мчатся машины. У Дорогомиловской заставы и дальше к центру строятся колонны демонстрантов. На Смоленской площади три тетеньки в белых фартуках, — ой, каких белых! — продают с грузовика горячие сосиски; вот бы сюда одну такую пару…
По Арбату уже ни пройти, ни проехать. Как подкрасили, подновили вывески! На них глядят лепестками детские радостные лица, такие счастливые, такие здоровые, какими еще не скоро станет худенькая, голодная детвора под мадридским окном.
Все дальше, по Воздвиженке, по Манежной площади, вижу вас, красноармейцы, командиры, рабочие, старые большевики, пионеры, московские девушки, милиционеры, студенты, — вижу со свежей «Правдой» в руках. Отлично вижу вас! И еще дальше — вечно молодые, верхом, вдвоем мчатся, как в годы боевые, Ворошилов с Буденным, и оркестры гремят встречу, и катится по столице красноармейское «ура»…
Михаил Кольцов[17]
Жизнь Кольцова рано оборвалась. Он не только не знал старости — для него едва лишь наступила зрелость. Но он успел написать столько, что его произведения могли бы заполнить много томов.
Почти двадцать лет подряд миллионы читателей «Правды», развертывая газетный лист, искали на привычном месте — в подвале или на угловых колонках вверху — фельетоны Кольцова, его разнообразные по теме, но всегда брызжущие юмором, резко сатирические очерки и зарисовки или то, что иногда называют «художественным репортажем».
Кольцов писал много, временами ежедневно, писал оперативно, прямо «в номер», но никогда не повторялся. У него был свой «кольцовский» стиль — не было стандарта. Он обладал богатейшим воображением, литературной изобретательностью и поэтому форма его фельетонов была неизменно гибкой.
«Правда» была его образовательной и политической школой. Она была и его родным домом. Кольцов прошел через все ступени редакционной работы — от рядового сотрудника до члена редакционной коллегии. Его облик сохраняется в памяти тех, кто знал его
Во всей его фигуре, невысокой и подвижной, было изящество. Годы не старили его. И в легких движениях, и в жестах, и в выражении лица оставалось что-то мило мальчишеское, озорное. Он всегда готов был на смелые приключения, на неожиданные выдумки. Он был поэтом своего призвания — журналистики. И был верным, преданным работником «Правды». Работа в «Правде» облегчала ему ясное понимание политики партии и основ марксистско-ленинского мировоззрения. Социалистическая революция пленила его своей суровой пролетарской силой и правдой. Он занял свое место в рядах партии, чтобы не покидать его до последних дней жизни. «Правда» дала ему возможность точно знать, что является самым важным для данного момента, куда надо бить, что надо пропагандировать. «Правда» направляла его перо партийного публициста, учила партийной ответственности, честному обращению с острейшим оружием партии, тщательной проверке фактов, пониманию того, что надо различать, где ошибки своих советских людей, а где преступления классовых врагов.
Так создавалась советская школа фельетона, в которой Кольцов был одним из первых зачинателей, признанным мастером, учителем и другом молодежи, приходившей в газету с желанием стать «Кольцовыми», писать острые, нужные партии статьи, писать их ярко, интересно, оригинально, с веселым, если нужно, злым задором, без ругани и грубости, но, когда это требовалось, в высокой степени ядовито. Смеяться в печати умели многие, но никто из современников не превзошел Кольцова в богатстве оттенков смеха, а также в легкости и художественности языка.
В. И. Ленин назвал публицистов-коммунистов летописцами современности. Это летописцы особого рода. Они нисколько не похожи на пушкинского Пимена, который писал, не ведая ни жалости, ни гнева. Напротив, Ленин требовал от летописцев социалистической современности, чтобы они писали с гневом, с пламенной страстью, так, чтобы их писания помогали борющемуся пролетариату.
Кольцов был таким летописцем.
Современность неодолимо притягивала его. Он стремился не только наблюдать ее со стороны, но непременно участвовать в ней, быть в самой сутолоке событий, все видеть собственными глазами и уловить в виденном самое важное, характерное. Он всегда в разъездах: во время гражданской войны — на фронтах, в годы мирного строительства — на новых заводах, электростанциях, совхозах, стройках.
В острых и злых фельетонах он бичует все отсталое и косное, все, что мешает росту нового, что как репей пристает к нему, задерживает его развитие.
Кольцов всюду, на самых важных, решающих участках строительства и борьбы. На его глазах на подмосковных торфяных болотах закладывается и дает свет первенец советской электрификации — Шатурская электростанция. Он слышит первые взрывы на берегах Днепра — наступление на древние пороги. И он присутствует на торжественном заседании в Большом театре, когда на огромной карте огоньками вспыхивает ленинский план ГОЭЛРО… Волнующая героическая быль! Она запечатлена в очерках и фельетонах Кольцова. И это не только высокохудожественный репортаж, не только записи современника. Это и художественно-публицистическое раскрытие сил и задач коммунизма.