Избранное

Кольцов Михаил Ефимович

— Верите ли вы, что Иона был проглочен китом, находился трое суток в его чреве и затем целым и невредимым оттуда вышел?

— Когда я читаю, что кит проглотил Иону, я в это верю. Господь в состоянии сотворить китов и людей, которые способны переживать описанное.

— Верите ли вы, что этот кит был создан нарочно, чтобы проглотить Иону?

— Я этого не знаю. Я верю в чудеса.

— Вы, следовательно, думаете, что также мог бы и Иона проглотить кита?

— Да, если бы господь этого пожелал. Но в библии об этом ничего не

сказано.

— Верите ли вы, что Иисус Навин приказал солнцу остановиться?

— Несомненно.

— Не следует ли думать, что солнце тогда вращалось вокруг земли, раз ему приказывают остановиться?

— Господь всемогущ, это для него не составило бы никаких затруднений.

— Знаете ли вы, что произошло бы с Землей, если бы она вдруг по приказанию свыше остановилась?

— Я этого не знаю, но знаю, что господь и в этом случае сделал бы что нужно.

— Верите ли вы, что потоп разрушил всякую жизнь вне Ноева ковчега и что по церковному исчислению он произошел четыре тысячи лет назад?

— Я верю тому, что сказано в библии.

— Знаете ли вы, что есть народы, которые в состоянии проследить свою историю на протяжении пяти тысяч лет?

— Наука спорит часто из-за ста тысяч лет, почему же я должен волноваться по поводу тысячи?

— Знаете ли вы, что и у других народов известны версии о потопе?

— Нет, меня конкурирующие религии не интересуют.

Так допрашивали на суде вице-президента Брайана, и так отвечал вице-президент. Когда же у выхода из суда изумленные журналисты переспросили Брайана, неужели он верит в историю с Иисусом Навином и солнцем, он отрезал:

— Надоело разговаривать с ослами.

И вышел американский господь бог победителем из жестокого боя с дьяволом на суде в городе Дайтоне. И заплатил сатана господу богу штраф в сто долларов.

А блаженного Брайана через пять дней отозвал к себе господь бог. И почил вице-президент в бозе.

О мертвых — или хорошо, или ничего. Поэтому промолчим о покойнике, благо столь высокого он положения. А вот другой американский покойник, знаменитый Франклин, не вице-президент и даже не президент, говорил:

— Для того чтобы мне быть послом, нужно, по закону, обладать имуществом не менее тридцати долларов. У меня осел ценою в тридцать долларов. Вот я и стал послом. Но осел умирает. И я не могу быть больше послом. Кто же из нас посол: я или мой осел?

1925

Стачка в тумане

Мне сказали:

— В среду в Лондоне в парламенте будут решаться судьбы правительства Макдональда^[5]. Хорошо бы посмотреть и описать это представление. Сегодня суббота, и мы в Москве. Вы успеете.

— Как сказать…

В воскресенье наш воздушный транспорт отдыхает.

Только в понедельник утром летчик Шибанов повез меня к Макдональду.

Было жарко в кабине, над Смоленском я кончил газету, над Латвией дочитал книгу и закусил, над Литвой вздремнул, а в сумерках попрощался с летчиком на кенигсбергском аэродроме.

— Еще полчаса, и мы застряли бы из-за темноты в Ковно. Ваше счастье. Катите дальше.

Второй риск предвиделся в Берлине. Ночной поезд из Кенигсберга прибывает в половине восьмого. А в восемь двадцать уходит голландский экспресс. За это время надо купить билет и уладить кое-какие формальности.

Берлин не подвел. Пятьдесят минут волнений, и опять все в порядке. Мимо окон бежали Ганновер, Оснабрюк, Аахен. Глаза слипались. Сутки езды утомили здесь больше, чем неделя в русских вагонах.

На голландской границе встретили туман и слякоть. Замелькали непонятные личности в форменных фуражках. То ли кондуктора, то ли полицейские. Дождь бил в стекла, как в бубен.

В полночь поезд вкатился на каменный мол. Погода совсем испортилась. Через таможню и контроль вышли на сходни и на палубу парохода. Матрос объяснял по-английски шикарной даме, что Ла-Манш разгулялся и возможно опоздание.

Всю ночь качало, как в аду. У трех пассажиров сорвало шляпы. Двое раскатились и распластались на мокрой палубе. Спать нельзя было: будили толчки и боязнь запоздать.

В Гарвиче на заре на пустом вокзале одинокий джентльмен вымачивал обвислые усы в стакане сода-виски. Поезд ушел час назад, а следующий — в одиннадцать. В половине же второго в Лондоне, в министерстве иностранных дел, прекращают выдачу пропусков на заседание палаты. Пропал Макдональд, пропал Черчилль. И я не смогу рассказать Дени с Ефимовым, верно ли они рисуют Ллойд-Джорджа^[6].

Но судьба снисходительна к настойчивым людям. В час тридцать я мчался с Ливерпульского вокзала в министерство иностранных дел. В час сорок пять вскочил в старинный подъезд Форейн-офис. Взбежал по мраморным ступеням. Чиновник, ведающий журналистами, замешкался в комнате. И я вырвал у него пропуск в палату.

Еще десять минут проталкивания через потоки машин и людей, — закопченные своды Вестминстерского аббатства. У входной арки — толпа чающих попасть внутрь или хотя бы узнать новости из зала. Я-то пройду. У меня — пропуск. Я не зря примчался сюда через всю Европу.

Монументальный бобби-полисмен пропустил вверх и даже прикоснулся перчаткой к козырьку. Но наверху…

Наверху высокий тощий старикашка в туфлях, белых чулках, старинном камзоле и с какими-то программками в руках, точь-в-точь капельдинер из оперы, зашипел на меня и стал гнать вниз по лестнице.

— Но у меня пропуск!

— Вы, сэр, запоздали. Я вас не пущу. Приходите в пять часов, тогда будет перерыв, и вы пройдете.

— Но я позавчера был еще в Москве. Я летел сюда на аэроплане, на поезде, на пароходе. Я не спал две ночи. У меня билет. Я требую.