Избранное
Шрифт:
Но было бы ошибкой британских рабочих горевать. Они скажут, повторив усмешку стариков:
— Мы не можем сегодня плакать. Ведь сегодня для нас умерли мистер Макдональд и его друзья.
Один остряк ехидно меня спросил:
— Нельзя ли получить назад червонец, который я вложил в английскую забастовку? Ведь спектакль не состоялся.
Я не поверю остряку-злопыхателю, что он внес в дело британского пролетариата хоть одну копейку. Но если бы даже так, предлагаю ему новое выгодное помещение денег.
Газета
Вот куда вам надо внести ваш червонец, дорогой шутник.
Вчера — фонд забастовщиков. Сегодня — фонд полицейских.
Вчера вожди генерального совета профсоюзов[8] клялись, что доведут борьбу до конца. Сегодня они подписывают признание, что забастовка была преступлением.
Вчера рабочие требовали надбавок к своему нищенскому заработку. Сегодня капиталисты берут с них обязательства возмещения убытков из их тощих рабочих кошельков.
Вчера транспортники показывали пример трудовой солидарности. Сегодня их союз согласился на прием служащих «по мере необходимости и по принципу старшинства».
Словно не в живой подлинной жизни, а на маленькой сцене красноармейского клуба кто-то быстро передвинул декорации агитспектакля. Картина первая — «пролетариат наступает». Картина вторая — «буржуазия наступает»… Пусть теперь кто-нибудь скажет, что наши агитационные пьески оторваны от жизни.
Как кому, а нам вполне по вкусу такой быстрый темп событий. Лучше, конечно, чтобы стачка не кончалась. Но ведь в случае благоприятного исхода она рано или поздно вылилась бы в нечто более решительное… Сама быстрота смены декораций после срыва забастовки заслуживает всяческих похвал.
В прежнее время кровь в жилах классового общества двигалась медленнее. Пока пролетариат дойдет до всеобщей забастовки, пока она провалится, пока реакция и разгул буржуазии дойдут до полного градуса, пока рабочие разберутся в предательстве своих вождей, пока они от этих людей отшатнутся, пока их уныние породит пассивность, пока пассивность перейдет опять в бурное действие, — сколько времени на все это уйдет! О знаменитой брюссельской забастовке судили, рядили и теоретизировали двадцать лет. Разве не сократились все эти сроки чуть ли не в двадцать раз?
Позавчера — густая ночь. Вчера — ослепительный полдень. Сегодня — опять сумерки, а завтра… разве не завтра опять рассвет британского пролетариата?
Английские рабочие научились разбираться в вещах. Более того — уметь выражать свои мысли нужными словами. Лондонские железнодорожники сказали о соглашении, которое подписал генеральный совет:
— Это соглашение носит подозрительный характер и внушает омерзение.
Точнее выразиться, кажется, невозможно. Но горнорабочие выразились еще точнее. Даже представитель их правого крыла заявил:
— Прекращение
Мы видим, что рабочие вполне точно выражают свое мнение о поступках профсоюзных чиновников. Но так же определенно говорят они и о самих вершителях этих поступков:
— Профсоюзы должны найти себе новых вождей, которые хотят бороться, а не бежать от борьбы.
В прежнее время нужны были целые годы пропаганды, штабеля книг, кипы брошюр и ливни листовок, чтобы внедрить в запуганные головы подобные мысли. Теперь они возникают и укрепляются в коллективном мозгу пролетариев в течение дней, чуть ли не часов.
А если так, — нам не страшно. Если так, — мы верим, что быстро доживем до новой смены декораций на английской сцене. «Черная пятница», одно из крупных поражений английских горняков, привела их через пять лет к новому бою. Мы верим, что «желтая среда» 12 мая 1926 года найдет отклик в истории впятеро скорее.
Нам кажется, что история плетется черепашьим шагом. А ведь она несется все быстрее, еле успевая забирать воду на остановках. Избалованные пассажиры…
1926
Свидание
Господин директор был очень любезен.
— Вам предоставлено право говорить с заключенным о чем угодно.
Я благодарственно поклонился.
— Пожалуйста, пожалуйста. Мы в этом отношении не ставим никаких препятствий. Единственно, чего я просил бы вас не касаться в разговоре, — это политического строя Германии. Подобная тема запрещается нашими правилами.
— Ну, что поделаешь. Постараюсь не касаться.
— Очень прошу. И вообще разговор не должен касаться никаких политических вопросов.
— Но разве…
— К сожалению, это никак не может быть допущено. Не я пишу постановления, и не я вправе их отменять.
— Но ведь это очень ограничивает разговор!
— Отчего же? У вас остается еще столько интересных тем. Кстати, совсем упустил из виду: обмен мнениями и осведомление об условиях пребывания заключенного в тюрьме тоже при свидании не разрешаются.
— И об этом нельзя? О чем же можно беседовать? На лице директора засияла сама любезность.
— Я ведь вам сказал — о чем угодно! Не забудьте только еще, что какие бы то ни было поручения, ни свои, ни чужие, вы не можете в разговоре ни принимать, ни передавать. Впрочем, не беспокойтесь. Если разговор перейдет границы дозволенного, я вас остановлю. Ведь я, — тут директор превратился в одно сплошное добродушие, — ведь и я буду присутствовать.
Оставалось только согласиться. Беда с этими гостеприимными хозяевами! Всегда они стараются не оставлять гостей друг с другом наедине, без присмотра.