Избранное
Шрифт:
— Немножко лучше, господин фельдшер.
— Ну, вот видите! А вы уж собирались приходить в отчаяние.
Он подходит к койке и кладет руку на лоб больного.
— Все еще жар? Будьте осторожны.
Он просит Крейбеля открыть рот и поднимает ему веко.
— Все скоро будет в порядке. Вот вам еще три таблетки на случай, если вы не сможете уснуть, а если что случится, смело поднимайте заслонку и требуйте, чтоб меня позвали.
— Слушаю, господин фельдшер.
— Вас ведь теперь оставляют в покое?
— Да.
— Побольше
Бретшнейдер выходит из камеры и направляется в отделение «А-1».
— Роберт! — кричит он на всю караульную. — Сколько у тебя больных?
— Трое! В седьмой, одиннадцатой и тринадцатой.
— Семь, одиннадцать, тринадцать, — повторяет фельдшер и направляется по коридору в камеры.
Больные лежат на нарах. Первый, Шмидт, жалуется на боль в ушах. Фельдшер раздает пилюли и что-то записывает.
Но прежде чем совсем уйти из отделения, он открывает камеру Торстена.
— Ну, Торстен, вы с вашим медвежьим здоровьем, конечно, ни на что не жалуетесь?
— Так точно, господин фельдшер.
— А ваш желудок также в порядке?
— Ничего, господин фельдшер.
Бретшнейдер бросает взгляд в коридор. Никого не видно. Ленцер сидит в караульной.
— Торстен, у меня к вам один вопрос… Вы, марксисты, считаете, что государство всегда… — ну, как бы это выразиться? Орган господства какого-либо класса? Правильно?
— Марксисты считают, — говорит Торстен, — что государство — орудие господства одного класса для угнетения другого класса.
— Да, правильно, — так было и в книге. Мне случайно попалась в руки книга Ленина о государстве… Но это утверждение ведь очень поверхностно… Разве национал-социалистское государство тоже орудие господства какого-либо класса?
— Ну, конечно.
— Вы подразумеваете класс капиталистов, не правда ли?
— Конечно.
Фельдшер снова подходит к двери и выглядывает в коридор.
— Но это же неверно! Для капиталистов Третья империя — чертовски неудобная вещь. Они должны вместе с рабочими праздновать Первое мая и даже оплачивать этот день. Они не могут снизить заработную плату, как бы страстно того ни желали. Национал-социалистское государство назначило посредников между рабочими и предпринимателями, в функции которых входит следить за заработной платой и защищать справедливые требования рабочих. Рабочий стоит в центре нашей программы восстановления. Еще никогда прежде он не был в таком почете. Еще нигде ему не предоставлялось столько прав, как в Третьей империи. Мне кажется, исходя из марксистской точки зрения, стоило бы назвать государство сегодняшнего дня орудием господства рабочих.
— Господин фельдшер, экономической основой классового господства капитализма является частная собственность. Экономическая же основа классового господства пролетариата — социализм. Если бы Третья империя уничтожила
— Ха-ха! Господин агитатор! — смеется фельдшер, — Вы промахнулись. В воскресенье германский народ скажет свое слово относительно того, хочет ли он, чтобы им управлял Адольф Гитлер или кто другой. В воскресенье всенародное голосование. Скажите мне, в какой еще стране есть такое правительство, которое рискнуло бы апеллировать к народу, как правительство Адольфа Гитлера? Уж не в Советском ли Союзе? Или в Австрии? Гитлер может рисковать, ибо знает, что народ в преобладающем большинстве одобряет его политику.
Торстен и впрямь очень удивлен: всенародное голосование в воскресенье?
— Ведь Гитлер собирался обратиться к народу лишь спустя четыре года?
— Первоначально — да, но теперь он ставит этот вопрос в первый же год.
— Мне это не кажется выражением его силы, а скорее наоборот — симптомом слабости. Несомненно, это — хорошо рассчитанный маневр, чтобы отвлечь внимание масс от тягостных проблем. Конечно, сидя здесь, об этом трудно судить.
— Я так и знал, за каждым мероприятием правительства вам чудится мошенничество. Вот в этом наши точки зрения расходятся. Я безгранично верю в Адольфа Гитлера. Он и впредь будет действовать правильно.
— Господин фельдшер, вы должны…
— Ну ладно, я и так замешкался с вами…
Все последующие дни Торстена волнует лишь один вопрос: «Каким образом мог бы я повлиять на фельдшера? Совершенно ясно, что к Гитлеру его привело чувство и расчет. Но он начинает мыслить политически. Он наталкивается на вопросы, которых не в силах сам разрешить. Тут необходимо помочь».
Торстен ставит вопрос за вопросом и старается найти на них самые точные и понятные ответы. И с нетерпением ожидает следующего прихода фельдшера.
В субботу после полудня дежурный Ленцер бегает от камеры к камере, отпирает двери и кричит:
— Одиночники! Выходи!
Все заключенные почти одновременно выходят из своих камер. Они с изумлением смотрят по сторонам, не понимая, что это означает.
Торстен разглядывает своих соседей. Тот, что слева от него, совсем старый, хилый человек с длинной, давно не бритой щетиной на лице и проплешинами на голове. Сосед справа — высокий парень с узким лицом, в очках. Он стоит, наклонившись вперед, и производит впечатление больного, подавленного человека.