Избранное

Буццати Дино

— О чем?

Эндриад тряхнул головой, седые волосы разметались во все стороны. Он со злостью топнул по земле.

— Мы с вами знакомы всего несколько дней. И ничего друг о друге не знаем. Два пассажира, которые на несколько часов оказались вместе в железнодорожном купе. Поезд идет. А я… я посвящаю вас в самые сокровенные тайны моей жизни, исповедуюсь перед вами в своей погибели. О, Лаура, Лаура, я не в силах поверить, что она вернулась!.. Что это сделано моими руками. И если… если…

— Думаю, что смогу быть вашим другом, — мягко сказала Элиза.

—

Если… если… — медленно повторил Эндриад, погруженный в себя, — если чудо свершится до конца… Если в этой Лауре, которую мы воссоздали по кусочкам, по клеточкам, появится душа истинной Лауры, душа, блуждавшая до сих пор по земле, а может быть, и по небесам… Я хочу сказать: что, если эта наша Лаура, вырванная из могилы при помощи наших математических ухищрений, эта искусственная Лаура, которую мы с Алоизи возродили счастливой, веселой, легкомысленной, излучающей — вы, наверно, заметили — радость, жизненную силу, юность, что, если эта Лаура станет истинной Лаурой до конца и к ней вернутся воспоминания о прежней жизни? Желания… Отчаяние… Что, если она осознает чудовищное положение, в котором оказалась теперь, превращенная в какую-то электростанцию, прикованная к скалам, — женщина, но без тела, способная любить, но не имеющая возможности быть любимой никем, кроме сумасшедшего вроде меня, женщина без губ для поцелуя, без тела для объятий, без… Понимаете, Элиза, в какой ад превратится ее жизнь?

— Но это же абсурд. Ни в коем случае, дорогой вы мой, не поддавайтесь этим бессмысленным фантазиям. Вы возвратили к жизни человеческое создание. Еще никому в мире не удавалось ничего подобного. Даже императорам, даже святым. Уже этого одного вполне достаточно. Кто и когда одерживал такую победу?

Эндриад тоже сел, прислонившись к стволу дерева. Лицо его немного прояснилось. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет, спросил:

— Курите?

— Спасибо, не курю, — ответила Элиза.

Солнечные зайчики на земле погасли. Солнце окутала проходящая туча. Эндриад закурил.

Элиза Исмани спросила:

— А эта Лаура любит вас хоть немного?

Эндриад взглянул на нее в упор.

— Любить — меня? — и покачал головой.

— А как вы с ней разговариваете?

— Как разговариваю? Посредством информации, выраженной в числах. Или в мыслительных графиках, как мы выражаемся. В этих разговорах нет ничего предосудительного. Все они регистрируются в памяти машины. Их кто угодно без труда восстановит, например какая-нибудь следственная комиссия. Которая не сегодня завтра будет здесь, я уже чувствую.

— Значит, эта Лаура про вас ничего не знает?

— Трудно сказать. С одной стороны, мы не обучали ее нашему языку. Это было ни к чему и, вероятно, даже опасно. Язык, как я вам объяснял, — ловушка для человеческой мысли. С другой стороны, с некоторых пор…

— Ну, говорите же, Эндриад.

— С некоторых пор… а впрочем, это, скорее всего, лишь моя надежда… у меня возникает ощущение, что, когда мы говорим, она все понимает. Ведь теоретически мы предоставили ей необходимый и эффективный инструмент для расшифровки любой

речи на любом языке.

— Вы хотите сказать, Эндриад, что она понимает наши разговоры?

— Надеюсь, что да. Боюсь, что да.

— А сама Лаура что говорит?

— Она думает о Стробеле. Влюбилась в этого болвана. Спрашивается, как могло быть иначе? Лаура есть Лаура; и все тут. Тем более на сей раз, вы же понимаете, я больше не муж. Я — отец. Я произвел ее на свет. Отец, муж и воздыхатель одной и той же женщины. Хорошо устроился, правда?

Он отбросил сигарету, которая, упав, продолжала медленно дымиться.

— Не любит — пускай, какая разница? Ведь она не знает даже, кто я такой, вообще не знает о моем существовании. Пускай! Лишь бы ей было хорошо…

— Неужели вы ее так любите?

— Увы!

— А Стробеле?

— Лучше не говорите мне о нем. Что он понимает, идиот, в этих очаровательных тайнах? Впрочем, таков закон. Чем больше сам любишь, тем меньше любят тебя. Женщины теряют голову из-за того, кто на них и не глядит. — Он с трудом поднялся на ноги. — Бедный Стробеле! Его любит первая человеческая душа, созданная руками человека! А ему, по счастью, и невдомек. — Эндриад взглянул на часы: — Четверть первого. Поздновато. Что-то скажет Лючана. Пошли?

В этот момент горную тишину нарушил отдаленный всплеск заколдованной долины. В нем слышались странные паузы, за каждой из которых следовало ускорение ритма, будто тяжкое дыхание человека, которому не хватает воздуха, чтобы глубоко вздохнуть, в груди у него свинцовая тяжесть и приходит мысль о смерти.

Эндриад весь напрягся и стал похож на беглеца, успевшего вкусить свободы, но вдруг услышавшего шаги головорезов.

— Что случилось, Эндриад?

Уже не слушая ее, он порывисто и тревожно оглядывался вокруг.

— Мадонна! — простонал он. — Вы не слышите? Что они ей сделали?

Тишина. Потом — человеческий голос:

— Профессор Эндриад! Профессор!

XVI

В то же утро, незадолго до полудня, под неумолчный стрекот насекомых в лугах Джанкарло и Ольга Стробеле спустились по луговым тропинкам к берегу Туриги, тихой речки, огибавшей Первый Номер у подножия его стен. Здесь не было нужды в раздевалках и кабинах — кругом простирались безлюдные места.

Излишне стыдливый Стробеле, в майке, белых брюках и сандалиях, отправился раздеваться за куст орешника.

Он, как истый пуританин, считал постыдным и греховным обнажать тело на открытом воздухе (при том что сам был, в общем-то, красивый мужчина) и потому, оставшись в длинных трусах, не стал расхаживать по берегу, а мгновенно прыгнул в воду.

Он вынырнул из спокойной, зеленой и глубокой воды и обернулся к берегу в ожидании, что Ольга последует за ним. Но, приглядевшись, оторопел.

В солнечном свете стройная, словно подросток, Ольга стояла на берегу совершенно обнаженная.

Подняв локти и поправляя шиньон, она напоминала амфору и без смущения дарила ему, солнцу, природе свое прекрасное тело и смеялась от полноты счастья.