Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22

Дашкова Полина Викторовна

— Можно немного подробней? — попросил Арсеньев.

— Да что подробней? Какая-то девочка утонула у Гали на глазах. Кстати, а вы откуда знаете, как ее звали?

— От Светланы Анатольевны. Она считает, что ваша жена убила свою подругу девочку Любу. Нарочно утопила.

— Что? — Рязанцев засмеялся. — Послушайте, ну вы же взрослый человек, и у нас серьезный разговор. Светка не могла вам сказать такую глупость, я даже не желаю это обсуждать, — он фыркнул и потянулся за очередной сигаретой. — так вот, после первой Галиной попытки самоубийства теща, разумеется, во всем обвинила меня. И знаете, в чем конкретно я был виноват? — он сделал торжественную паузу и с кривой улыбкой произнес:

— В том, что уговорил

Галю съездить на море. Вы понимаете эту логику? Я нет. До сих пор не понимаю.

— Я не случайно спросил вас, боится ли Галина Дмитриевна воды, — напомнил Арсеньев.

— Да совершенно не боится, чушь это. Все дело в эгоизме тещи и в том, что она всю жизнь пыталась меня уязвить, сделать назло, настраивала Галю против меня. Каждый раз, когда возникала возможность съездить на море всем вместе, теща срочно заболевала, и Галя оставалась в Москве. Но в тот раз я настоял на своем. Вы представить не можете, сколько потребовалось сил и времени, чтобы убедить Галю отправиться всей семьей в Ниццу, на Лазурный берег. Мой друг, Джозеф Хоган, которого вы, Маша, хорошо знаете, пригласил меня с семьей погостить на его вилле. Отказаться значило обидеть Джозефа. Он не хотел слушать никаких возражений. Это было правда замечательно. Только представьте: начало июня, Лазурный берег. Но с Галей с самого начала творилось нечто ужасное. Она вообще не выходила на улицу, сидела в комнате с закрытыми окнами и задернутыми шторами и вела себя совершенно невыносимо. На третий вечер мы собирались пойти ужинать с Джозефом. Он заказал столик в лучшем ресторане на набережной, у самого моря. И можете себе представить, посреди ужина Галя вскочила и убежала, ничего не объясняя. Разумеется, вечер был испорчен. А ночью она заявила, что ей надо срочно лететь в Москву, будто бы она что-то там почувствовала, из ресторана побежала звонить матери, и оказалось, что мать заболела. Знаете, я уже так устал, что не возражал, отвез ее утром в аэропорт и остался с детьми еще на неделю, — он закрыл глаза и принялся массировать виски. — Сколько мне пришлось пережить, какой это был ужас.

— А вам не пришло в голову, что Галина Дмитриевна действительно страдает водобоязнью? — осторожно спросила Маша.

— Ерунда, — он раздраженно махнул рукой, — она бы мне сказала. И потом, ее ведь обследовали врачи, и ни о какой водобоязни речи не было. Все фантазии покойной тещи, и хватит об этом. Когда мы вернулись, я узнал, что Галя пыталась покончить с собой, выпила таблеток десять снотворного. К счастью, с ней рядом была Света. Она вовремя почуяла неладное и сделала все, что нужно.

— Вызвала “скорую”?

— А? Нет, она справилась сама.

— Как это?

— Промыла Гале желудок, и все. Если сделать это сразу, то ничего страшного. Нет, вы поймите, я очень известный человек, тогда шла предвыборная кампания, и если бы стало известно, что моя жена пыталась покончить с собой…

— Да-да, это понятно, — кивнула Маша, — скажите, Галина Дмитриевна как-то потом объяснила свой поступок?

— Нет. Она все отрицала. То есть она сказала, что ничего не помнит, ей казалось, будто она просто приняла перед сном несколько таблеток валерьянки. А вообще, знаете, все, что касается Галиной болезни, вам может рассказать ее лечащий врач. Мне тяжело это вспоминать, учитывая мое состояние…

— Погодите, получается, что единственным свидетелем первой попытки была Лисова? — перебил его Арсеньев. — А вторая попытка? Вы сказали, это была петля?

— Ну да, примерно через полгода после случая с таблетками она пыталась повеситься здесь, на чердаке.

— Кто же ей помешал на этот раз? — спросил Арсеньев. — Опять Светлана Анатольевна?

— Да. Откуда вы знаете?

— Я просто предположил. Можно немного подробней? Как это произошло?

— Мы переезжали в этот дом, я с детьми оставался в московской квартире,

Галя со Светой отправились сюда разбирать вещи, наводить порядок. На чердаке стояли коробки с книгами, еще не распакованные. Ночью Гале якобы понадобилась какая-то книга, она отправилась на чердак. Света забеспокоилась, поднялась к ней и увидела, что она стоит на табуретке и пытается привязать веревку к крюку, на котором висит лампочка.

— Опять Галина Дмитриевна все отрицала? — спросила Маша, и по лицу ее скользнула грустная улыбка. — Она, вероятно, сказала, что хотела просто вкрутить лампочку?

— А веревка была от ящика с книгами, — задумчиво добавил Арсеньев.

— Да, все именно так, — раздраженно крикнул Рязанцев, — я не понимаю, куда вы клоните?

— Пока никуда, — пожала плечами Маша, — мы просто слушаем вас и задаем вопросы, когда что-то неясно. Расскажите, пожалуйста, о третьей попытке. Там вроде было окно?

— Она пыталась выброситься, и опять рядом оказалась Лисова, которая ее спасла, и опять ваша жена все отрицала?

— Нет! — рявкнул Рязанцев. — Я снял ее с подоконника, я спас ее, и она ничего не отрицала.

* * *

— Все натуральное: и борода, и бакенбарды. У меня волосы на лице растут со страшной скоростью. Вернусь в Москву, сбрею, — Всеволод Сергеевич Кумарин наклонился и поднял с земли Христофора, посадил его к себе на ладонь. — Вы даже спасибо не сказали, — заметил он и почесал котенка за ухом.

— Спасибо, — усмехнулся Григорьев, — это было мило и остроумно. Я оценил вашу заботу. А борода вам идет. Бакенбарды — это, конечно, чересчур, а бороду, может, стоит сохранить.

— В ваших советах не нуждаюсь, — проворчал Кумарин, — у нас очень мало времени. Эта наша встреча — глупость, бессмысленный риск, и чем скорей мы разойдемся, тем лучше для нас обоих.

— Да, я понимаю, — смиренно кивнул Григорьев, — но зачем же было самому беспокоиться, рисковать? Есть же люди…

— Затем, что на этот раз все чрезвычайно серьезно, — перебил Кумарин, — чем меньше будет привлечено людей, тем лучше. Цепочка должна быть короткой, самой короткой. Я, вы, ваша дочь. Все.

— При чем здесь моя дочь? Вы обещали, что никогда ее не тронете, — Григорьев взял у него Христофора и пустил на травку.

— Да, обещал, — Кумарин снял несколько белых шерстинок со своего серого летнего пальто, — но сейчас нет другого выхода ни у меня, ни у вас. И у нее, кстати, тоже. Для того чтобы решить проблему, надо совсем немного, надо только доказать, что покойный Бриттен был Колокол. Я нарочно сообщил вам заранее, чтобы у вас было время подумать.

— Это невозможно. Никто не поверит. Бриттен не имел доступа к секретной информации. Ни к стратегической, ни к агентурной, ни к какой, — Григорьев достал сигареты.

— Не вздумайте здесь курить, — прошипел Кумарин и вырвал у него пачку. — Вы что, с ума сошли? Здесь запрещено, это привлечет внимание.

— Хорошо, не буду.

Никогда еще Андрей Евгеньевич не видел его в таком состоянии. За семнадцать лет они встречались всего дважды. Кумарин вернулся в Москву из Вашингтона в восемьдесят четвертом, когда стало ясно, что Григорьев сбежал к американцам. После такого скандала он не мог оставаться на посту резидента. На некоторое время ему пришлось уйти на преподавательскую работу, он читал лекции в Академии КГБ. Потом, после смерти Андропова, стал потихоньку расправлять крылья. В кадровой чехарде поменял несколько руководящих должностей, возглавлял какие-то комиссии, комитеты, подкомитеты, немного поиграл в публичную политику, к девяносто второму легко просочился в финансовые структуры и окончательно растворился там. Международный институт гуманитарных инициатив, который он возглавил в девяносто пятом, был пустой формальностью, потому что на самом деле Кумарин руководил Управлением Глубокого Погружения.