Избранные новеллы
Шрифт:
Он долго глядел на меня своим по-детски испытующим взглядом, потом сказал:
– Вы сами все время употребляете такие слова, как "виновный" или "безвинный". А ведь наши клиенты примечательны не тем, чем они являются на самом деле, а тем, чем они себя ощущают.
– Послушайте, это же признание банкротства! Вы со своими подчиненными глубоко меня оскорбили. К тому же вы отняли у меня время. Я буду жаловаться и потребую возмещения убытков.
– Как вам будет угодно, - сказал он и протянул мне куклу.
– А вот ваш паспорт. Как видите, в нем стоит штемпель. Но я бы рекомендовал вам получить новый паспорт.
Он
– Здесь указано мое имя, должны же вы знать, на кого вам жаловаться. Кстати, как видите, я тоже прихрамываю. То, что мы называем "особыми приметами".
Он вяло улыбнулся.
Невольно я тоже улыбнулся в ответ.
– Не потому ли вы так быстро подмечаете чужую хромоту?
– Совершенно верно. Я уже говорил вам, что некоторые люди привлекают к себе внимание... словом, я тоже из породы тех, кого вы называете "виновными". Впрочем, я, право, не могу вас дольше задерживать. Ведь сумма возмещения убытков растет!
На этот раз он улыбнулся во весь рот. Чтобы обезоружить меня? Нет, не похоже. Казалось, это он теперь куда-то спешил. Я же по-прежнему сидел в той же позе. И даже не сделал попытки собрать свои вещи. Паспорт, кукла, дорожный несессер - эти привычные вещи смотрели на меня со стола. Но я не узнавал их. Словно они принадлежали кому-то другому.
– Но это же ваши вещи!
– сказал он, отгадав мои мысли. Он сам стал собирать их, а затем осторожно сложил в мой дорожный чемодан. Пожалуйста, - сказал он и слегка подтолкнул чемодан ко мне, все так же улыбаясь.
А я по-прежнему сидел в той же позе, сжимая в руке его визитную карточку. Почему-то вдруг я спросил его:
– Но вот вы - коль скоро вы допускаете подобные поступки, - вы-то сами кто?
– На самом деле?
– спросил он лукаво. И в тот же миг вновь обрел тот облик, что я увидел вначале, прежде чем открыл в этом человеке - по взгляду его и рукам - ребенка.
– Я чиновник, - сказал он устало, - и давайте на этом кончим.
Но по-прежнему он стоял, а я сидел. Казалось, мы поменялись ролями. И хотя я по-прежнему сидел там, где положено сидеть посетителям, я начал допрос, а он - да простит меня всевышний за эту мысль, - он стал мной. Теперь он стоял с моим раскрытым чемоданом в руках, с куклой, паспортом и несессером; его пальцы нервно теребили мою пижаму, торчавшую из чемодана. У меня же в руках была его маленькая Диана.
– Да, но такая визитная карточка, - сказал я, держа ее перед собой, чтобы прочесть фамилию, - ни о чем не говорит.
Он обреченно пожал плечами. Я же чувствовал, как меня захлестывает неведомая сила. Я сказал:
– Будьте любезны, пройдитесь по комнате. На какую ногу вы хромаете?
Он послушно сделал несколько шагов.
– На левую, - сказал он, прохаживаясь. Но хромал он на правую.
Тогда я сказал:
– Ошибаетесь, вы хромаете на правую ногу.
На мгновение он застыл посреди комнаты. Его лицо стало пепельно-серым. Зазвонил телефон. Я видел, как он протянул руку. Но она казалась безжизненной.
– Отпустите меня, - прошептал он.
– Я ведь вас отпустил.
Я сказал:
– Ничего подобного. Вы не отпустили меня. Вы лишь утратили на миг самоуверенность чиновника. Вы потеряли себя.
В это мгновение я был на вершине могущества. Я был чиновником, он моей жертвой. Я мог... но что, собственно, я мог сделать?
У всякого человека есть начальник. Мой Человек был спасен, я сразу это понял. Он снова стал самим собой. Он отвечал теперь коротко и точно, хотя понять, о чем шла речь, было невозможно. Покосившись на меня, он сказал:
– Да, он здесь.
Затем он положил трубку. Я встал. Он обошел стол, сел, поставил Диану на место. Фигурка придавила мой паспорт - вероятно, я сам положил его на стол.
В дверь постучали. Вошел Шило - словом, тот служащий, которого я прозвал Шилом. Он сказал:
– Они ждут за дверью.
– Хорошо, - кивнул Человек.
– Пусть уведут его без промедления. И не забудьте вот это, - добавил он и протянул ему мой паспорт.
Из сборника "Новые новеллы", 1965
Зимнее море. Перевод С. Белокриницкой
Зимнее море. Гряда прибрежных островков полукругом замыкает устье фьорда, а на мысах по обе его стороны сгрудились дома со снежными шапками на крышах. Островки тоже покрыты снегом, но не целиком. Серые и черные прогалины прорезают белизну, указывая на то, что здесь все-таки земля. Однако сам полукруг не сплошной. Между островками видно застывшее белое-белое открытое море, и от него нельзя оторвать глаз. Это удивительная, ничем не нарушаемая белизна и цельность! А дальше виднеется узенькая полоска тумана: там лед кончается. Самые зоркие, те, чьи глаза привыкли вглядываться в даль, утверждают, что они различают море - зеленую черточку посреди серого тумана; а самый зоркий из зорких утверждает даже, что видит там, на самом краю, фигурку. Этот зоркий из зорких - молодой парень. То ли он видит фигурку, то ли нет, но он тут же отправляется в путь. Спустившись на лед, он уже не может разглядеть фигурку, а впрочем, и зеленую полоску моря тоже: ведь сейчас он с ними на одном уровне.
Может, мне и не померещилось, думает он. Некое беспокойство у него внутри подтверждает это. Он размышляет: а может, это беспокойство лишь оттого, что я поверил, будто что-то увидел; и нужно было не кидаться очертя голову, а зайти за лыжами, или финскими санками, или салазками. Но, и коря себя за опрометчивость и легкомыслие, он все равно ускоряет шаг, идет в том же направлении. Снег довольно глубокий, и ступать тяжело, однако парень не замедляет хода. Ориентиром ему служат ближайшие островки и шхеры, но сейчас они гораздо меньше выделяются на белом поле, чем когда он смотрел на них сверху, с берега. Он знает, что ни на минуту нельзя терять их из виду. Иначе недолго и заблудиться.
Он огибает первый остров справа и выбирает себе новый ориентир. Это плоский островок впереди слева; издали казалось, будто он совсем рядом с тем, другим. Но парень знает, что это не так. Он плавал здесь с малых лет. Его брали с собой рыбаки, и он, сколько себя помнит, тянул сети, ставил ловушки на омаров, греб и сидел на руле. Всегда. Он знает это место как свои пять пальцев. Но только если море - это вода, а суша - это твердь. Теперь же море превратилось в застывшее белое поле, а суша лишь смутно возвышается над ним, составляет с ним единое целое и почти неотличима от него.