Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
— Слышали и читали, Зинаида Сергеевна, Пушкина, Лермонтова и других, включая Лебедева-Кумача. Поэзия — хорошо, согласны, — он и от себя говорил во множественном числе, — но она не заменит экономичности наших проектов и не отменит этого требования к нашей деятельности, потому что оно скромнее, но главнее.
— Чего?
— Неба, например. Там — пустота, а тут — деньги. Существенная реалия, Зинаида Сергеевна, а не какая-нибудь поэзия.
— И поэзия — пустота?
— А как же! — оживляясь, что с ним редко случалось, воскликнул Ефим Зотович. — Из стихов дом не построишь. Я имею в виду, разумеется, не свои, а чужие стихи. Разве — карточный домик. Как в «Пиковой даме».
— «Пиковая дама» — проза, — уныло сказала Зина.
— Тем более, —
А Зина рвалась оспорить, кое-что хотя бы, в границах творческого диспута хотя бы, ведь они, в конце концов, не бухгалтерия, а хотя бы… Танька, бывшая года два-три назад студенткой, а сейчас работавшая в ее группе, назвала ее дурой. Будто Зина не видит, какие прочные люди появились. Их не переспоришь и не переборешь. Они отделили свое дело от поэзии, от природы, например, тем более, что ее в иных районах и не осталось. Можно сказать, совсем.
— А небо?
— Ты что, в самом деле дура?
Зина неловко пожала плечом.
— Ну, хватайся за небо! — посмеялась Танька. — За что хвататься-то будешь? А, то-то!
Но Зина схватилась. В проекте районного рынка, которым она по поручению Ефима Зотовича стала заниматься. Зина вместо глухой кровли над торговыми рядами предусмотрела световой проем, заделанный закаленным стеклом, сквозь которое будет просвечивать небо. Конечно, лишь кусок его, но она верила, что как по капле воображают море, так и этот кусок сделает свое дело, возродит ощущение открытого неба над головой. Некоторые из окрестных домов, залезавших верхними этажами и карнизами с боков в световой проем, Зина спрятала, придав будущему рынку овальную форму, а не прямоугольную, грубо говоря, сарайного типа. И торговые ряды стали закругленными, где и круглыми, веселее, а к тому же удобнее. Честное слово, это было творческой находкой!
Обитателем рынка, олицетворяющего щедрость земли, сделается солнце. Оно потянет к себе и покупателей, и продавцов. Для покупателей бытовая необходимость станет праздничной прогулкой. Возможно, Зина преувеличивала, но лучше все преувеличивать чуть-чуть, чем ни к чему не стремиться…
Ефим Зотович похвалил ее за оригинальность решения, но пощипал кончик носа и обвел овальные контуры будущего сооружения. Дескать, зачем овал? Это ж специальные ванты для кровли, для которой тоже, профессионально выражаясь, нужен материал особого светопроникновения. Опять специальный…
Его мягкие замечания задали тон обсуждению. Вместо железобетонного монолита предложили сборный комплекс из стандартных элементов. Но она не мыслила свой овал на готовых стандартных опорах. И тогда влиятельный сотрудник мастерской, талантливый архитектор, по словам других, судить об этом она не рисковала, но, безусловно, талантливый юморист, спросил:
— А зачем вам этот овал?
— Для неба.
— А небо, Зинаида Сергеевна? Вы уже поразили нас проектом — браво! А теперь разрежьте его — проект вместе с небом — на стандартные элементы, именуемые окнами, и тогда уже будет не браво, а ура!
— Вы в шутку? — спросила она.
— Нет, — ответил он, — это вы шутите, а я серьезно. И в основном его поддержали.
Уже началась осень, как раз подошел срок ее отпуска, ей напомнили об этом, чтобы она не чересчур отчаивалась из-за неудачи с проектом (не первый раз и все по сходным причинам ее предложения проваливались), не очень расстраивалась хотя бы, помогли купить удачную путевку, и она покатила к Черному морю и прожила там почти месяц, каждое утро клянясь забыть свой проект и запомнить, что ей ни до чего нет дела. Ее первый и последний муж, с которым она десять лет назад прожила целый год, часто спрашивал: «А зачем тебе это нужно?» — «А тебе — нет?» — спрашивала и она. «Нет». И он был прав. Так и надо жить. Ей больше ни до чего нет дела — ни на земле, ни, тем более,
Ехала она домой нелюдимо, разучиваясь общаться, уже и характер менялся. Она и отдыхала нелюдимо, не знакомясь ни с кем, кроме трех старичков, разделявших с ней курортное застолье. Старички были потешные, по утрам приходили с царапинами от бритья, а один даже пожертвовал бородкой, признавшись, что почти два часа потратил на очередь в парикмахерской. И Зина до сих пор переживала, ни за что ни про что обидев самоотверженного поклонника, когда сказала, что ему с бородкой было лучше, и поклонник так растерялся (ничего не поправишь за оставшиеся недели!), что в этот вечер не побежал к кассе санаторного кино за билетами, а на следующий снова побежал, ведь соперники тоже были без бородок, а бегали. Она вмешалась, переписала календарь кинотеатра с названиями картин, разметила, кто когда отвечает за билеты, не за два, а за четыре, демократично включив в список ответственных и себя. На прощанье купила к ужину старикам бутылку удивительного «Бастардо», и один, до тех пор самый молчаливый, вдруг сказал:
— Эх, напьемся, что ли!
И потихоньку выпил целую рюмку.
Вот какая была у нее курортная компания…
На пляж она ходила одна — или загорала в соседних скалах с двумя-тремя такими же молодыми женщинами, храбро разоблачаясь донага, потому что в узком пролазе между скалами, выводящем на солнечную площадку, кто-то повесил круглую железку от банки ивасей с автомобильным «кирпичом», запрещающим движение, и припиской угрожающими каракулями: «Для мужчин», или быстро ныряла с деревянного настила и заплывала, пока хватало сил, а там, замерев, будто даже не дыша, лежала на воде и смотрела в свое небо, под которым реяли чайки. У берега они суматошно кричали, бранясь из-за добычи, швыряемой им отдыхающими. А здесь каждая птица была предоставлена своему зоркому глазу и острому, крепкому крылу, своей ловкости, к чему кричать?
Так или иначе Зина старалась, чтобы с ней никто не познакомился, не разрушил одиночества, оказавшегося поразительно благотворным: она кофейно загорела, спала после обеда и килограмма два вернула отощавшему от нервотрепок телу, самой нравилось, как забыто округлились груди и окрепли длинные ноги. Она вся была длинновата, а ноги — особо, тут нет двух мнений: длинные ноги — это бесспорно хорошо. Прямые, выточенные по всем правилам изящного искусства, быстрые ноги ее были «ох, какие!». Так, бывало, восклицал муж. А больше никто… В глаза, во всяком случае. Из-за работы некогда было ей заводить романы, а без любви, хотя бы такой — недолгой и неглубокой, какой обходится скоротечный роман, у нее вообще ничего не получалось в общении с мужиками. Она понимала, что старомодна в своих желаниях, но каждый раз, едва случалось необычное знакомство, она ждала и хотела не романа, а чего-то еще старомоднее, словом, семьи, ребенка, хотела, чтобы любимый не посматривал на часы, а принадлежал ей, и она в ответ принадлежала бы ему — с длинными ногами, и глазами — небесной голубизны, и зубами, которые у нее один к одному, как напоказ, обнажались при каждой улыбке. Да только улыбалась она все реже…
А сейчас, в тесном вагонном туалете, перед узким зеркалом в ржавых крапинах, она вдруг заплакала под удручающе звонкое тарахтенье колес, будто ничего другого, кроме этого размаскированного машинного грохота, ей до конца жизни не суждено услышать. Глянула на свои глаза, на свои зубы, забелевшие еще вызывающей и бесполезней после того, как она потерла их импортной пастой, подумала, что если она, в самом деле, бросит гробить столько времени на проекты и начнет жить по командам Ефима Зотовича и других, это уж все равно, то куда она себя денет? Кому она нужна? А уже к половине подходит не какой-нибудь, а четвертый десяток, между тем как бабий век — сорок лет! Народная мудрость! И она хотела улыбнуться пословице, а вместо этого потекли слезы, и она их не останавливала, пусть себе текут, если им хочется. В дверь сердито застучали, не давая отплакаться. Она сполоснулась и вышла.