Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
«Какой Кузя-то Второй симпатичный!» Вы слышали?
А что? Одет в польский пиджачок из твида, галстучек завязан в узелок, не с кулак, ну курносый чуть больше меры, ну конопатенький, ну там непослушная шевелюра с торчком на затылке, да еще цвета спелой ржи, в общем, рыжеватая, рыжая, но ведь он, Кузя, в этом не виноват. А так просто, если даже со стороны посмотреть, симпатичный. Права Зиночка, честное слово!
Но оставим Второго. В кругу уже бухает ногами его старший брат, его тезка под номером один, трясет щеками, до того любит
— Да-а-а, — тянет Кузя Первый, узнав от Славки новость. — А я пирожок трескал и картинки смотрел. Я не видел никакого вымпела.
— А самолет видел? — язвит Сашка, хотя на душе все тяжелей.
— Самолет?
— Он требует, чтобы мы за него всем сказали, — выдыхает Славка, отплясывая.
— Псих, — решительно рубит Кузя Первый.
На него находит такая решительность, как в тот момент, когда он сказал матери, что с корабля не уйдет. За эту самую решимость Кузя Второй и любит Первого.
— Зови ребят, — не сдается Кузе Первому Сашка. — Это дело всем надо решать. Два друга — не суд.
И вот за полминуты, кого хлопнув по плечу, кого схватив за грудки, Кузя Первый со Славкой вытаскивают в круг всех рыбаков со своего «Ястреба», и двенадцать пар ног, двадцать четыре шкарбана разных размеров, утаптывают двор молодоженов так, что на нем, наверно, дикой траве не расти больше.
Это ловко он сообразил, Сашка. Не зря он бригадир. Уйди ребята совещаться куда-нибудь, отделись сейчас от свадьбы, пошли бы расспросы — что за тайны, какая повестка и прочее. Закрытые собрания — не свадебное мероприятие. А так — пляшут. Пляшут люди. И все.
— Сима! — кричит оператору наблюдательный Гена Кайранский. — Сима! Вся бригада пляшет! Си…
— Неубедительный кадр, — раздраженно перебивает его Алик. — Скажут, подстроили. Наверняка.
А ребята пылят праздничной обувью и выясняют отношения.
— Дали тебе первый раз в жизни сейнер, Сашка!
— По морде ему дать.
— Ну дай, дай! Спасибо скажу.
— Дадут, не проси.
— Какие еще предложения?
Некоторое время разговаривают только ногами. В лад и не в лад.
— Славка! Ты звал.
— Я молчу.
— Как это понимать?
— Это? — спрашивает Славка. — А вы посмотрите на жениха с невестой, на Кирюху с Аленой. Посмотрите, какие они. Они не для того рядом, чтобы такое слушать.
И, отталкивая свои колени, лезущие под руки, как мячи, он пошел вокруг всей бригады, мимо Алены с Кирюхой, и запел:
У Яны и Яночка Родилась цыганочка, Над Яном с Яною трава, А цыганочка жива!— А рыба преет, — замечает один из пляшущих, самый серьезный. — У нас ее и не примут. Весь день мыкались, тарахтели-барахтели, рубля не получим.
— Заткнись, Копейка!
— Еще
— Что же мне делать? — спрашивает Сашка, весь в поту.
— Будешь сниматься. Как «пред» велел.
Бросив фразу через плечо, Славка, чубатый, глазастый и губастый, обводит всю свадьбу сияющим взором и продолжает:
А вот Кирилл с Аленою, У них сердца влюбленные, И любви их нет конца, Ламца-дрица-ой-ца-ца!Рассыпает топот праздничных подошв Славка, заглушая говор за спиной.
— Сволочи вы, — неожиданно заключает Сашка, ударяя ногами из последних сил.
Ребята, показавшие себя такими хорошими, загалдели. Заходили ходуном лопатки, без разбора смешались голоса, пока не вторгся властный окрик:
— Как гуси!
В их кругу, оказывается, толокся сам «пред», молотил себя ладонями по груди больше в правую половину, потому что слева — старое сердце.
— Устроили собрание? — спросил Горбов.
— Да, — сказал Сашка.
— Что решили?
— Не волнуйтесь… Поддержали вас… Исключительно…
— Молодцы, — успокоенно вздохнул Илья Захарыч и сбавил темп, пошел через такт, а ребята отплясывали с прежней резвостью. — Наказание мы тебе придумаем. Дай только этому кино уехать.
— Тогда поздно наказывать, тогда его славить будут, а мы и рубля не заработаем. Тарахтели-барахтели…
— Рыбу примут.
— Спасибо, конечно, — сказал Сашка и поклонился Илье Захарычу.
— Вот так живут простые советские люди, — шутит Славка.
Танец кончен. Сашка, прыгавший больше всех, устало идет из круга, разбредаются, насупясь, и ребята, а Горбов дубасит один планету, и со всех сторон, как говорится, гремят аплодисменты, переходящие в овацию. Уже не в лад. А в его честь.
— Всех переплясал пред!
— Старый конь.
Так приятно Илье Горбову слушать приветливо-шутливые голоса односельчан.
Он догоняет и обнимает Сашку, будто хочет опереться на плечо, потому что запыхался, да и в самом деле запыхался; он идет, покашливая, смеется людям, а Сашке говорит с тихой грустью:
— Я тебя не насилую. Если ты храбрый, скажи народу. Хоть сейчас. Пожалуйста.
Сашка закрывает глаза так крепко, как их закрывают в детстве, когда хотят спрятаться, а когда открывает, то видит Марконю на подоконнике. Марконя сидит на посту, закинув ногу на ногу. Марконя не танцевал, и Сашка подходит к нему, еще не отдышавшись, вытирает капельки пота на лбу и говорит с последней надеждой:
— Марконя… Друг! Вчера с этой рыбой…
— А я знаю… — отвечает Марконя. — У меня вещественное доказательство… — и вытаскивает из кармана своих дудочек записку летчика Саенко. — Ты в радиорубке забыл, а я спрятал.