Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
— Значит, ты и вчера знал? И молчал? — разъяряется Сашка.
— Не шуми, — останавливает его Марконя. — Просто я стеснялся…
— А спрятал зачем? Приберег на всякий случай?
— Пожалуйста, — говорит Марконя, зажигает спичку и подносит к записке.
И бумажка, которая совершила путь с самолета в воду, из воды на корабль, с корабля на берег, сразу пылко обнимается огнем и превращается в другой вид материи, невидимый простым глазом.
— Прости, Марконя, — говорит Сашка. — Решено молчать, Марконя… Не для меня, а для Апены с Кирей… Ради свадьбы…
— Да здравствует дружба! — говорит Марконя, выключая магнитофон.
Так закончилось первое в мире
— Марконя! — громко напомнил Славка. — Давай!
— Танго, — сказал Марконя, пуская свою «солянку». Парни, в том числе рыбаки с «Ястреба», разобрали девчат. Но на душе у них было нехорошо, и Горбов прикрикнул для бодрости:
— Прекрасно, прекрасно!
Алена, конечно, счастливая. Пройдет год, пройдет жизнь, а она будет вспоминать этот день. Жили врозь — Кирюха на одной, она на другой улице, под разными крышами, и вдруг вместе. Значит, выросла ты, Алена, отзвенели и детские погремушки, и школьный звонок, но долго еще бить колоколу на «Ястребе» и на других кораблях, где плавать Кирюхе, и белугой реветь береговым ревунам в тумане, зовя корабли к земле, домой.
Как она сложится, эта долгая жизнь, сейчас и не думается, сейчас хватает счастья первого дня, до краев, с переплеском, а вперед, даже на ночь заглянуть… Пусть гости не расходятся, пусть свадьба не кончается.
Раньше подруги невесту наряжали, песни пели, а невеста плакала. Мама рассказывала… Ее наряжали…
Подумала и — забыла. Нашла Кирину руку под столом, пожала. Киря потерся подбородком об ее плечо, шепнул что-то на ухо — не расслышала. Что-то хорошее…
Пойдут у них дети — Кириллычи. Как все просто. А уже болит за них душа. Чтобы были самые красивые, самые добрые, самые сильные, самые честные… Глядите, Кириллычи! Солнце вам светить будет так же, а жить вы должны лучше, иначе зачем же мы жили? Зачем живут Алена с Кириллом? Говорят, жизнь — загадка, которую не разгадаешь, пока не проживешь. Тем-то и жить интересно. Но зачем же всем снова старые загадки разгадывать, когда новых тьма. Вон уж и в космос летают… Алена хочет счастья Кириллычам и чувствует, что сделает для этого все… А что? Ну, рыбу будет солить, планы перевыполнять, Кирюхе рубашки штопать, стирать да гладить? Мало, мелко. Хочется Алене переделать мир. Проснуться с Кириллычами, а он без обмана — люди и забыли, что это такое. Без кулака. Никогда детей бить не даст… А взрослых… Почему еще взрослых так бьют, что головы трещат, и, как детям, говорят, что для их же пользы? Сами виноваты, что дают бить. Не давайтесь. Мир будет как новенький… Хорошо будет Кириллычам, да с чего Алене начать? Как все непросто.
С себя. «Я буду добрая, буду сильная, Кирю никогда не обману, никого не обману», — думает Алена.
Что-то сбудется! Конец — делу венец, но от почина — вся причина. Гуляй, свадьба, веселись, пляши, пей (разумеется, в пределах, трошечки). У нас, в Аю, богато украинцев живет, и мне нравится это их слово… Трошки, трошечки, чуть-чуть… Самую малость… Троха-кроха… Правда, похоже? Я вообще люблю слова. Иное раскроешь осторожно, будто ключ нашел. Бездна — это без дна… Совещание — это одно, а завещание — совсем другое. Две буквы переставились, а жизнь прошла…
— Кузя! — раздается с улицы еле слышно.
Какого-то из двух Кузь зовут.
— Вам какого, Первого или Второго? — спрашиваю я и балдею, почти потеряв всякий дар речи, — взявшись за штакетник, передо мною стоит Рачок. Да, он. Белый. Как лунь. Волосы нечесаные. Свисают на уши и на глаза, прикрывая узкий лоб. Раздавленный в далекой молодежной драке нос — лепешкой.
— Здравствуйте, — шепчет он.
Ему никто не отвечает. Люди не хотят прощать расчетливой подлости, а может, и хотят, да не могут. Сил нет. Не жаль тех порезанных сетей. Порежь он их от душевного взрыва, что его обогнали, простили бы ему. Сослепу, с отчаяния не такого натворишь. Душа — она внутри, она ведь слепая, хотя надо, само собой, умерять антиобщественные порывы и беречь колхозную собственность. И все те — простили бы. Да Рачок-то был зрячий. Его отчаянье не шатало, его расчет подстегивал, не хотел он никого вперед себя пускать. Только с калошами плохо рассчитал…
И вот ему никто не отвечает.
— Телефон на почте надрывается.
Зачем выполз на солнечный свет Рачок? Может, перед смертью посмотреть на чужое счастье? Может, в магазин, а магазин рядом с почтой, он и услышал, проходя, как там колотится звонок междугородной связи. Подошел к свадьбе, преодолел себя… Он ведь все считает себя обиженным, Рачок-то…
И вот он уходит, скребя пятками по земле, которая его носит, волоча длинные ноги в мятых штанах, как больные, и белея старой головой, и сгибаясь, становясь все меньше и меньше, и хотя Марконя поддал музыки, все смотрят Рачку вслед, и дольше всех Сашка, а Кузя Второй уже вскочил на мотоцикл и дернул ногой.
Новость, с которой он вернулся, заставляет сразу забыть Рачка.
— К нам едет — кто? Угадайте — кто? — кричит Кузя Второй, бросив мотоцикл у калитки и вскочив на скамейку у стола, куда еще не вернулись плясуны, хотя музыка стихла.
— Инструктор Бибикова, — отвечает Зиночка, хохоча.
Районный инструктор по художественной самодеятельности Бибикова приезжает на свадьбы отбирать таланты. Уверяет, что на свадьбах почему-то и танцуют и поют люди, которые в кружок никогда не запишутся, а уж на сцену выйти — и не проси. С ее точки зрения, скромность не всегда украшает…
— Какой Бибикова!
— Председатель «Рыбакколхозсоюза», — с надеждой говорит Илья Захарыч. У него к тому сто вопросов.
— Карман шире!
— Духовой оркестр! — шутит Славка.
— Нет, нет, нет! — объявляет Кузя, которого распирает от нетерпения. — Летчик-разведчик! Виктор Саенко!
Представляете себе, летчик, которого мы в глаза ни разу не видели, хотя разговариваем, считай, каждый день, едет к нам.
— Это я его позвал! — срывая голос, орет ликующий Кирюха. — На свадьбу! С «Нырка»! Скажи, Зиночка!
— Прекрасно, прекрасно, — бормочет «пред», барабаня пальцами по столу, отыскивая глазами Сашку и как-то непонятно серея. К счастью, этого пока никто не замечает, и Гена Кайранский тянет на радостях:
— К-какой сюж-жет!
Еще бы! Если где когда и встречалось начальство промысловой разведки с рыбацким начальством, то разве у третьего начальства, где и тех, и тех распекали. Но чтобы простой летчик с простыми рыбаками, которым он рыбу показывает, в неорганизованной форме… На свадьбе!..
— А вы говорите — танцы! — задирает руки над опущенной головой Горбова Ван Ваныч, как будто он был пророком, что берег пленку, не дал много тратить на пустяки. — Летчик будет танцевать — это да! Его послали сняться! Голову даю!
— Сима! — волнуется Алик. — Больше ни грамма! Сима!
— Работа, — отвечает Сима.
Кузе Второму с трудом удается объяснить, что звонила жена летчика, судя по голосу такая резвая тараторочка, и просила встретить на верхней дороге, у автобусной остановки, если можно, а главное, проводить, и главное, не поздно… Летчики и высоко летают, а жены выше.