Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Стилю Рекемчука чужда искусственная экзальтация, напыщенность Перечитайте хотя бы сцену из повести «Мальчики», в которой Женя Прохоров слушает «Поэму экстаза» Скрябина, — и вы ощутите, как осторожно, деликатно рассказывает писатель о приобщении своего героя к большому миру музыки. Из этого, однако, вовсе не следует, что писатель вообще избегает пафосных интонаций. Примером могут служить другие сцены из той же повести, когда его герой неожиданно почувствовал властный зов творчества.
Один из существенных элементов стиля Рекемчука — ирония, насмешка. Многие страницы повести «Молодо-зелено» написаны в такой вот, например, игриво-насмешливой манере: «Иной раз даже совестно бывает
Чаще всего писатель иронизирует добродушно, мягко. Так он время от времени подсмеивается над Светланой Панышко, Николаем Бабушкиным, Черномором Агеевым. Но совсем иной оттенок приобретает ирония, когда автор рассказывает, например, о карьере Василия Шишкина («Скудный материк»). Это, если можно так выразиться, ирония открытым текстом.
Писатель крайне экономичен, внешне даже скуп в использовании изобразительных средств. Субъективно это иногда ощущается как некоторая сухость повествования, но в конечном счете является выражением одного из важнейших принципов — принципа меры, художественной целесообразности.
Порой герои Рекемчука ведут диалоги из полуфраз, и эти диалоги не только понятны читателю, но из-за своей краткости еще и более выразительны; недоговоренность же как бы подчеркивает значительность, внутреннюю напряженность темы.
Писатель уверенно владеет манерой повествования от первого лица, требующей особого творческого напряжения, тонкого и сложного искусства вживания в мысли и чувства своего героя. Следует заметить, что, рассказывая от своего имени, герои все же больше думают и рассказывают не о себе, а о других. «… Мой рассказ именно о нем, — говорит Санька Рымарев из повести «Товарищ Ганс». — Не обо мне, а о нем. О человеке, которого зовут Ганс Мюллер». Рассказывая о себе, герой рассказывает о других, — таков принцип и самого автора, крайне важный для понимания особенностей его повествования от первого лица. «Исповедальность» в таком повествовании оказывается композиционным приемом, а не принципом изображения; при этом внимание фиксируется не на самоощущениях героя, сознающего себя центром мира, а на тех событиях, реалиях окружающей действительности, которая не только осознается им, но и формирует его как личность, гражданина.
Герой «Скудного материка» Иван Еремеев вспоминает, что он читал где-то, будто «человеческое тело в течение жизни сто раз меняется наново — каждой клеточкой, каждым волоконцем, все меняется, а человек между тем остается самим собой, каким был, при своем лице и при своих статях». Это в известной мере приложимо и к самому автору романа, всему его творчеству.
Открывая все новые и новые характеры, конфликты, совершенствуя свое художественное мастерство, постоянно изменяясь, А. Рекемчук в то же время остается верным самому себе, — «при своем лице и при своих статях». Пожелаем же писателю, достигшему рубежа пятидесятилетия — зрелого творческого рубежа, и дальше, изменяясь, оставаться самим собой.
Вячеслав Саватеев
Рассказы
Исток
Уж если начинать — то с самого начала. С истока.
Я знал, что туда, ближе к истокам, можно добраться пароходом единственный раз в году: весной, в половодье, едва скатится лед. Именно тогда в верховья Печоры поднимается судно, на котором — годовой запас всего, чем жив человек. Везут муку и сахар, одеяла и валенки, школьные тетради и батарейные радиоприемники.
Один лишь раз может подняться пароход в те места — по большой воде, так как эта большая вода тут же схлынет, ощерятся пороги, обнажатся мели.
Едва ли не каждый день я названивал в Верхнепечорск: справлялся на пристани, надоедал персоналу гидрометеостанции, просил знакомых, чтобы загодя известили — когда он будет, этот единственный рейс.
И все равно опоздал.
Очень внезапна, бурна, скоротечна весна на Печоре.
Когда я примчался в Верхнепечорск, мне сообщили, что «Писарев» не только ушел вверх, но и успел уже засесть на мели, возвращаясь обратно.
Чертыхнувшись, я поплелся на райцентровский аэродром, хотя не об этом я мечтал всю зиму, — не о том, чтобы с птичьего полета, через плексигласовое очко созерцать эти места. Кроме того, я хотел взобраться именно к истокам, а самолеты летали лишь до Полоя, откуда до этих истоков, увы, не рукой подать.
Да что поделаешь?
Проболтавшись час в воздушных ямах, АН-2 сел на опушке близ Полоя.
Я пошел в деревню.
На крыльце магазина сельпо сидели скучные мужчины: ждали, когда откроется. Мое появление не вызвало у них никакого интереса.
Зато из ближнего дома тотчас выбежала беременная молодуха, справилась:
— Не ты уполномоченный?
— Какой уполномоченный?..
— Которому маклатуру сдавать — книги старые.
На крыльце оживились:
— Фиса, а много у тебя маклатуры?
— Как же у ней мало — вон сколь притащила за пазухой-то!
— Натолкала…
— Ха-ха-ха!
Живот у молодухи действительно был преогромный.
Воспользовавшись веселой минутой, я подошел к ожидающим.
— Здравствуйте. Вверх на лодке идти никто не собирается?
— Вверх?.. А зачем?
— Я хочу подняться к истокам.
— А-а…
Мужики понимающе переглянулись. Потом один сказал небрежно:
— Опять, значит, насчет инспектора.
— Какого инспектора?
— Что прошлый год в лесу пропал. Охотинспектор… Так теперь разве найдешь? Зимой, должно, доели его волки-то.
— Не найти, конечно, — вздохнул другой. — В тот год целое лето искали — не нашли…
— Да не нужен мне ваш охотоинспектор! — обозлился я.
— И нам не нужен. На кой он нам?..
— Понимаете, я хочу посмотреть истоки.
— А-а.
Мужчины снова переглянулись.
— Сходи на берег, — посоветовал первый. — Моторка там из района Может, и вверх пойдет.
На берегу Полоя — обширной заводи, давшей название деревне, — стояли мохнатые кедры и рослые, еще нагие березы.
Поодаль на воде застыли лодки, востроносые самодельные челны. В них сидели старухи с удочками — ловили рыбу. Тут, как я позже узнал, это апостольское занятие считалось самым пустяшным изо всех хозяйственных дел: мужики им брезговали, предпочитая лесованье, молодым женщинам хватало работы в колхозе и по дому, — поэтому рыбачили тут лишь никчемные старухи да бесштанная детвора.