Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
— Смотри же!
В углу комнаты рядом с двухтумбовой радиолой «Симфония», поблескивая никелем, сияя медью, сверкая зеленым лаком, расположилась большая ударная установка. Целое хозяйство: большой барабан, малый барабан, висящая отвесно тарелка и горизонтальные сдвоенные тарелки, и еще барабанчики — мал мала меньше.
— Ого! — восхитился Юрка. — ГДР?
— Наша, — с гордостью сказал отец. — Восемьсот тридцать рублей. Я из Москвы привез.
Это было давней и заветной мечтой Кима Фролова. Он зажегся этой идеей много лет назад. Но тогда, будучи
— Садись вон туда, — указал он Юрке на диван.
А сам, немного волнуясь, суетясь, бросился к приемнику, включил, дождался полного звука и начал вертеть регулятор настройки. В обеих тумбах засвистело, забубнило, заверещало…
— Сейчас что-нибудь найдем. В это время лучше всего на средних, — сказал Ким Андреевич, вглядываясь в шкалу.
И точно. Разноголосый гомон эфира вдруг начисто смылся, уступив место ясной, отчетливой всеми тембрами, сразу привлекшей слух, музыке, будто оркестр играл рядом, и даже не рядом, а в самой этой комнате.
Ким, не разгибаясь, постукивал подошвой по ковру — пробовал ритм. Оглянулся, подмигнул Юрке.
— Дюк?.. Это подойдет.
Он добавил еще громкости и решительно двинулся к табуретке с круглым черным сиденьем, что была за большим барабаном. Сел.
И поначалу, когда щеточки коснулись тугой шкуры барабана, когда одна из них легко порхнула на медь тарелки и тотчас вернулась обратно, Юрке даже показалось, что все это только видимость: отец сидит на табуретке, прикрыв глаза, руки его совершают неторопливые пассы, будто бы он играет, будто он тоже играет в оркестре, но на самом деле он не играет, а лишь изображает, что играет. Так дети иногда, маршируя за духовым оркестром, надувают щеки, вытягивают губы, складывают и разнимают ладони, бьют по воздуху кулаком — изображают музыку. Он и сам, Юрка, когда-то изображал…
Но все-таки его уши уловили, что это не только изображение. Партия ударных как бы удвоилась, будто в оркестре сидели теперь сразу два ударника, как будто это выступал такой необычайный и богатый джаз-оркестр, где имелись две ударные установки, и они разом были приведены в действие. Но до чего же слаженно, понимая и слыша друг друга, играют оба ударника!
Юрка сидел завороженный.
Текла неторопливая мелодия, убаюкивающая слух.
Но вдруг она оборвалась. И далекое, нарастающее рокотанье стало наполнять комнату.
Две палочки с немыслимой быстротой замельтешили над малым барабаном.
Оглушительно, злодейски ухнул большой барабан. Сомкнувшись на миг, раскатисто зазвенели тарелки.
И тотчас рявкнула дюжина труб. Вот это да!
Теперь Ким Фролов едва поспевал колотить направо и налево. Он вертелся на своей табуретке, как на угольях, подпрыгивал, изгибался. Капли пота выступили на его лбу.
И он крикнул, стараясь перекричать весь этот оглушительный рев и грохот, который исторгался на свет не без его участия, — он крикнул:
— Юрка!..
Юрка впопыхах перестарался: он совсем выключил радиолу, зеленый глазок погас. Но отец кивнул ему — дескать, ладно, хорошо и так.
А дальше было чудо. Светопреставление. Цирк.
Взрывался, едва не лопаясь, большой барабан. Попеременно лязгали и дребезжали тарелки. В отчаянных синкопах метались палочки — там, сям — с такой невероятной скоростью, что было трудно уследить. И вдруг одна из палочек, закружившись пропеллером, взлетела в воздух. Ударник поймал ее и без малейшей передышки опять пустил в работу.
Юрка, не сумев превозмочь восторга, откинулся на диванные подушки и захохотал.
Но в этот момент резкий металлический, по-своему тоже ритмичный, но явно посторонний, раздраженный звук неожиданно ворвался в комнату.
Юрка вздрогнул, обернулся.
Звук шел от стены, от радиатора, и даже не от самого радиатора, а от отопительной трубы, уходящей в потолок. Стучали железом по железу, и стук этот наверняка пронзал все пять этажей дома. И можно было только догадываться, что он предназначался для одного лишь этажа и для одной квартиры.
Ким Фролов, гневно сплюнув, отшвырнул палочки.
— Гетмановы. Сволочи… А когда сами? Черт-те что вытворяют, пляшут, как бегемоты. Штукатурка летит…
Он отдышался. Сказал:
— Идем, Юра.
Они вернулись к столу.
— Чаю хочешь? Или кофе сварить?
— Не надо, папа. Поздно уже затевать… — Юрка посмотрел на свои часы.
— Но ты еще посидишь?.
— Я посижу.
Они помолчали.
— Юрка, — сказал потом отец, уставясь в скатерть, — а ведь ты смеялся… Когда я играл, ты смеялся.
— Ну и что?
— Ты надо мной смеялся. Я знаю.
— Нет! Я вовсе не над тобой. Я смеялся потому, что мне понравилось. Ты так здорово играешь. И ты очень хорошо это… придумал.
— Правда?
— Ну, конечно.
— А если честно?
— Я честно.
Юрка внимательно посмотрел на отца.
— Батя, я не понимаю даже. Откуда у тебя такое настроение?
Ким Андреевич потянулся рукой к тарелке, взял жесткий кружок колбасы и стал жевать его медленно, нехотя, насилуя челюсти.
— Бывает, Юрка… Хочешь, я все расскажу тебе?
— Про это? — Парень обеспокоенно заерзал на стуле. — Не надо, папа. Пожалуйста. Если про это, то лучше не надо.
— Да я не про это, — отмахнулся Фролов. — Это ворошить незачем… Я тебе совсем про другое хотел рассказать.
— Рассказывай.
— Я расскажу… Понимаешь, недавно была одна вечеринка. В одном доме. В новом доме, только что заселили, было новоселье. Там дали квартиру двум нашим, из треста — муж и жена, молодые. Они гостей назвали — не протолкнешься, в основном тоже молодежь. И меня пригласили: ну, я все-таки начальник отдела, помог им с этой квартирой. И не только поэтому. Я ведь, ты знаешь, человек компанейский. И разве я старик? Сорок лет, Юрка, это пустяки, поверь…