Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Припрятано у меня было, — сказала она. — Выпейте ради такой встречи.
Они не отказались. И Настю заставили.
С аппетитом налегли на закуску.
— Вот я то же говорю, — посочувствовал коллеге Николай. — Почему начальство никак понять не желает, что если надо внедрять новую технику, то первым делом надо к этому подходить с умом, а не так — рви подметки… Я, например, про долотья скажу. Получили мы недавно трехшарошечные долотья…
— Ой, ну что вы про работу да про работу? — запротестовала Настя. — И как не надоест. Про работу на работе и рассуждайте. А то всякий раз:
— А про что же нам еще разговаривать? — Николай опять подмигнул Ивану, как тогда, насчет Валерки. — У нас такой общий интерес.
— А мне неинтересно, — заявила Настя. Как отрезала.
Она его, видно, крепко держала под каблуком, этого мускулистого мужчину Николая.
— Вы лучше про себя расскажите… Вот ты, Ваня, расскажи про себя. Как ты там живешь?
Только сейчас, за столом, Ивану удалось получше и повнимательней разглядеть Настю, свою прежнюю жену, какой она теперь стала, через пятнадцать лет после того, как он ее последний раз видел. И опять он несказанно удивился тому, что время так неодинаково бежит для разных людей и так по-разному кладет свой отпечаток при разных обстоятельствах. Для него самого, для Ивана, этот срок представлялся нескончаемой вечностью, и он знал, что очень переменился за ото время — и в душе своей, и во внешности, хотя Настя его все-таки сразу признала.
Но что касается самой Насти, то ее как будто просто миновали стороной все эти годы, она осталась такой же, как прежде, ничуть не изменилась.
И глаза у нее остались прежними, бархатистыми, ласковыми. И волосы так же гладки, как раньше, ни единой сединки в них. И шея у нее совсем еще молодая, и руки в этом открытом сарафане, в котором она села к столу, и плечи — ну разве слегка лишь все это у нее располнело, порыхлело, не так туго на вид, как было прежде, зато, стало еще нежней и белее… Совсем ее не тронули годы. Чудеса.
— Ты расскажи, Ваня, как живешь, — повторила Настя, немного смущенная этим его пристальным взглядом. — Мы ведь ничего про тебя не знаем.
— А что рассказывать? — усмехнулся Иван. — Живу. Работал там. Теперь буду здесь работать. Вот квартиру обещают.
— А там у тебя была квартира?
— Квартиры не было, в общежитии койка. Так ведь мне и не надо было — круглый год в экспедиции. Я там от разведки работал, — пояснил он специально для Николая, тот-то понимал, что это значит.
Николай кивнул.
— А… семьей не обзавелся? Не женился еще? — спросила Настя.
— Нет пока.
— Что же так? Или невесты там у вас, в тайге, не водятся?
Она это спросила будто бы шутя. Но Иван учуял за этим вопросом, заданным так, чтобы ни о чем не догадался третий сидящий за столом человек, совсем другой интерес, прямой и безжалостный, который одни лишь женщины могут себе позволить, чтобы натешить свое женское тщеславие: что, дескать, не нашлось ведь лучше меня; или хотя бы ровни; или даже лахудры какой, чтобы ты с ней мог спать, а про меня думать; небось все еще меня любишь — не можешь забыть, а?..
Жестоки они все-таки, женщины. Вот и добры, и участливы — а как жестоки.
— Ну, это положим, что вашего брата… сестры то есть вашей везде хватает, — весело вмешался в разговор
Он, как видно, этот третий сидящий за столом человек, все же догадался про тайный смысл подобных расспросов. И решительно продолжил прежний начатый серьезный разговор:
— Так вот, получили мы недавно трехшарошечные долотья. Для твердых пород. Сталь что надо…
Иван вежливо прислушивался к речи хозяина дома.
Но в этот момент хозяйка дома, Настя, вдруг судорожно всхлипнула, глаза у нее вмиг наполнились слезами, слезы пролились на щеки, она заслонилась локтем, поднялась со стула и выбежала на кухню.
Прорвало ее все-таки.
Николай нахмурился и с очевидной укоризной покосился на пустую бутылку из-под перцовки. Вот, мол, оно… дай бабе рюмку. А она тут же в слезы.
Он так и не успел рассказать Ивану толком, что там у них произошло, на восьмом участке, с долотьями.
Настя вскоре вошла снова, и лицо ее, глаза ее уже были совсем сухи. Тут вернулся и Валера. И Настя начала стелить им всем на ночь.
Она постелила себе и мужу в той же комнате, где ужинали, поблизости от деревянной зарешеченной кроватки. Машенька уже спала.
А Ивана она проводила в соседнюю комнату, где жил Валерка, и постелила им обоим на диване, откинув примятые валики. Диван все равно был короток и тесен, так что им с Валеркой пришлось расположиться валетом, голова от головы врозь.
Валерка тут же уснул, засопел.
А Иван еще долго ворочался с боку на бок, никак не умея приноровиться к этому куцему дивану, с которого его длинные ноги свисали плетьми. Да и Валерка давно уже перерос этот старый диван.
Заплакала все-таки…
Надо сказать, что Иван Еремеев никогда не позволял себе даже в мыслях упрекнуть Настю в том, что она тотчас развелась с ним, когда его посадили. Может быть, ей даже подсказали это сделать. Она ведь в ту пору не могла еще знать, что это горькая напраслина; испугалась, должно быть, не поняла что к чему. Да и кто тогда понимал? А ведь она еще совсем девчонкой была… И могла ли она знать, что впоследствии все образуется и муж ее честь по чести вернется к ней. Этого тоже тогда никто не знал. И, прямо скажем, никто не мог дать наперед гарантию, что это все-таки произойдет; когда-нибудь случится — не только с ним, с Иваном, а и с другими, которые останутся живы.
Равным образом Иван никогда не корил Настю за то, что она снова вышла замуж, за этого вот Николая. Помыкалась годок, другой, третий — да и вышла, как же иначе. Ведь она была молодая и красивая женщина. К тому же осталась с ребенком на руках, куда же ей было деться?
Все это Иван хорошо понимал, когда долгими ночами, месяцами, годами обдумывал происшедшее. Конечно, было ему это тяжело, и изводился он так, что об этом не расскажешь. И не стоит, наверное, рассказывать. Но самым мучительным в его мыслях, пожалуй, в ту пору было даже не замужество Насти, о котором он узнал и с которым вполне смирился. Его почему-то терзало совсем другое: он все пытал, все спрашивал неизвестно кого — было ли у нее, у Насти, что до этого второго замужества, между тем, как его посадили и как она снова вышла замуж. Изменяла ли она ему?