Избранные произведения в двух томах. Том 2

Рекемчук Александр Евсеевич

— Но ведь он, этот Шишкин, от имени райкома выступал!..

— Разберусь. А ты пока езжай — успокой людей. В пятницу буду у вас, побеседуем.

И тут же, отпустив Малыгина, Егор Алексеевич вызвал к себе Васю Шишкина.

— Это что за художественная самодеятельность? — строго спросил он инструктора орготдела. — Вас кто уполномочил выступать с такими речами? Кто давал установку на укрупнение, а?

— По-моему, такую установку дала партия, — рассудительно и спокойно ответил инструктор. — Была передовая в «Правде». Ее и областная газета перепечатала.

— Знаю, читал. Я тоже газеты читаю. Но как это может быть применимо в Усть-Лыже — об этом вы подумали? Приполярье, разбросанность

населенных пунктов, трудности сообщения… Это вы приняли во внимание? А ведь вы, Василий Михайлович, насколько мне известно, здешний житель, сами из крестьянской семьи. Как же вы можете упускать из виду местные условия? Шаблонничать легче, чем самому шевелить мозгами, а?

Вася Шишкин молчал.

— Вот. Делаю вам замечание, — сказал Терентьев. — Принимая во внимание вашу неопытность и то, что это случилось впервые. А то, откровенно говоря, следовало бы вас построже наказать. Шутка ли — подрывать доверие колхозников к райкому!.. Ступайте.

Однако этот первый раз оказался, увы, не последним.

Спустя некоторое время к Терентьеву пришли с жалобой члены партийного бюро райпромкомбината. Присутствовавший на отчетно-выборном собрании инструктор товарищ Шишкин грубо оборвал выступление коммуниста, который критиковал райком: знайте, мол, свои недостатки, а это не вашего ума дело…

Потом явился секретарь парторганизации сплавучастка: этот даже не сумел рассказать толком, что там произошло у них на собрании, потому что его разбирал смех и у него брызгало из глаз от потехи…

Егор Алексеевич заскорбел. Он уже понял, что дал маху с замещением вакантной должности инструктора райкома. И переусердствовал в своем желании пристроить к месту жену зоотехника. Вообще поторопился с мнением об этом парне… Но ему, по совести говоря, не хотелось тут же расписываться в своей ошибке перед бюро, перед всем аппаратом райкома.

Да и верно ли было бы столь же поспешно делать иные выводы, менять мнение о человеке на сто восемьдесят градусов? Ведь человек этот совсем еще молод. Повзрослеет, пообтешется, наберется опыта. И надо ему в этом помочь.

Васю Шишкина направили секретарем территориальной парторганизации в Кедрачи.

Там, в Кедрачах, был филиал заповедника, небольшой форпост науки. В филиале числилось по штату человек десять, помимо объездчиков и сторожей на кордонах. Десять старичков и старушек, пять симпатичных супружеских пар. Старички были старшими научными сотрудниками, а старушки — младшими. Они там жили уже по многу лет и писали диссертации на свежем воздухе.

В заповедных лесах водились соболи и куницы, бобры и лоси, тетерева и глухари, а в заповедных речках нерестились таймень и семга. Сама научная работа заключалась в том, что старички поутру выходили с ружьишком в лес либо с удочкой на речку и старались промыслить кое-какой дичины и рыбки. А поскольку никому больше в заповеднике промышлять не разрешалось и вся живность там была непуганая и сама лезла в руки, то старички возвращались домой с богатыми трофеями. Старушки по всем правилам потрошили добычу, попутно исследуя желудки тетеревов и тайменей, а потом записывали в тетрадки — что там, в желудках, у них обнаружено. Эти ежедневные систематические данные представляли интерес для науки. А потом, чтобы не выбрасывать добро, тех глухарей и семг они жарили, парили, солили и употребляли в пищу. Иногда попадались среди добычи окольцованные экземпляры птиц и рыб. Это уже было серьезным событием, надписи на кольцах и пластинах расшифровывались, выяснялось место кольцевания, и туда посылали соответствующее извещение. В некоторых случаях — даже за границу.

К заповеднику примыкало несколько нелюдимых слободок, охотничьих керок

и маленькая метеостанция. Среди этого негустого населения были члены партии, поэтому Васю Шишкина определили туда территориальным секретарем, чтобы он там наладил работу.

И надо сказать, что работу он там, по-видимому, вполне наладил, потому что в течение целого года оттуда не поступало никаких тревожных сигналов.

Но поздней весной, когда унялся паводок на Печоре, в райком приехали старичок и старушка, научные сотрудники, доктор и кандидат биологических наук — приехали тайком, инкогнито. Они добились приема у первого секретаря и рассказали Терентьеву следующее.

В праздник Первого мая секретарь территориальной парторганизации Василий Михайлович Шишкин собственноручно вынес из красного уголка фанерную трибуну, поставил на улице, взошел на нее, а старичков и старушек, все эти пять супружеских пар, заставил ходить строем, по двое в ряд мимо трибуны с флагом — туда и сюда, взад-вперед. При этом он провозглашал разные лозунги и здравицы, а демонстранты в ответ кричали «ура!».

— Видите ли, товарищ Терентьев, — волнуясь, сказал старичок, — мы, собственно говоря, ничего не имеем против… действительно, большой международный праздник… он, разумеется, должен иметь, э-э…

— … Политический момент, — помогла старушка.

— Да-да. Но наши коллеги все же сочли необходимым довести этот факт до вашего сведения. Только очень просим вас, если можно, персонально наши фамилии… э-э…

— …не оглашать.

Терентьев вызвал Шишкина срочной радиограммой.

— Ты что же это, Василий Михайлович, вытворяешь, а? — едва сдерживая гнев, напустился он на прибывшего секретаря территориальной парторганизации.

— А что? — нахохлился Вася Шишкин.

— Шутовскую манифестацию устроил? Революционный праздник превратил в потеху, курам на смех?.. На трибуне покрасоваться захотелось? Вождизмом захворал?

— Не понимаю, — возразил Вася Шишкин. — Не понимаю, что тут плохого. Первое мая — для всех Первое мая. Всенародный праздник. Надо, чтобы его отмечали во всех уголках.

— Правильно. Но в какой форме? Мыслимое ли дело — спутать кедрачовский пятачок с Красной площадью? Разницу соображаешь?

— Так ведь…. — Вася Шишкин помялся, но сказал: — Ведь райцентр наш, Усть-Лыжа, тоже не Москва? А демонстрации бывают — и Первомай, и Октябрь…

— Не демонстрации, а митинги. И в Усть-Лыже восемь тысяч человек проживает, одних школьников полторы тысячи. Это тебе не кедрачовская… богадельня.

— Нажаловались, значит? — недобро опустив голову, сквозь зубы процедил Вася Шишкин. — Ну, конечно. Я ведь знал, что они не упустят случая… Потому что я все ихние делишки насквозь знаю. Всё знаю!.. Как они друг дружке диссертации пишут — муж жене и обратно. Собольи шкурки своим родичам отсылают по почте. И сколько у каждого денег на сберкнижке — это я тоже выяснил… Так что я тут полностью прав, Егор Алексеевич.

— Ладно, иди, — вздохнул Терентьев.

Он затосковал.

Откуда же у него, у Шишкина, эти несусветные замашки? Откуда им было взяться?.. Ну, еще можно такое понять, когда речь идет о людях более старшего поколения, тех, что ему самому ровня: они прожили нелегкие времена; они надышались чужим величием — и это вполне объяснимым способом сказалось на них самих, облеченных какой-то частицей той власти. Но по счастью — и теперь это уже было очевидно и ясно, хотя и минуло не так уж много времени, — оказалось, что это преходяще, что это лишь глубоко въелось в поры, но не вошло в кровь, не отравило самой крови. Во всяком случае, это излечимо… Но почему оно так возвратно и явно, как наследная болезнь, вдруг проявилось в совсем еще молодом парне?