Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Так ведь мне не туда, Платон Андреевич… — вроде бы извиняясь, сказал Иван.
— Как это — не туда? — не понял Хохлов.
— Ну, уехал я оттуда… Насовсем. Рассчитался вчистую.
— А что случилось? — обеспокоился Хохлов и даже перекатился на бок, в упор рассматривая Ивана. — Обидел кто-нибудь?
Он заранее возмущенно засопел.
Иван только пожал плечами. Он теперь мог предположить, что у главного геолога память крепка лишь на лица.
— Ничего не случилось. А насчет обиды — так обидели меня раньше. А теперь я получил полную реабилитацию.
— Ах, да… — пробормотал
— На спецпоселении, — уточнил Иван. — Раз в месяц ходил регистрироваться.
— Ясно. А где же теперь вы собираетесь работать? Жить?
— На старом месте, где был до всего этого. В Грозном. Уже оформляют… Мне ведь там и путевку дали.
— Что вы говорите! Путевку? — вежливо, но довольно язвительно переспросил Хохлов. — Скажите пожалуйста, путевку… Очень мило.
Платон Андреевич приподнялся на локте, обернулся, высматривая что-то в отдалении. Потом легко вскочил и зашагал прочь. Иван предположил даже, что он уходит насовсем. Но главный геолог дошел до скромной кучки пляжного барахла, до своих вещей, давно лежащих без присмотра на берегу, присел, пошарил. И когда он вернулся, на лице его были солнцезащитные очки — но не черные, а какие-то разноцветные, радужные, отражающие и море, и облака, и песок. Зеркальные очки, поди, из-за границы.
— Что же вы там будете делать, в Грозном? — осведомился Платон Андреевич.
— Известно что — бурить…
— А что там бурить?
— Как — что?
— Вот я и говорю — что? Там ведь все вдоль и поперек давно разбурено. Клочка не осталось.
— Ну, это положим, — усомнился Иван.
— Вот и положим. Я ведь Грозный не хуже вашего знаю.
Теперь, когда Иван смотрел на соседа, он уже не мог видеть его глаз, ни самих глаз, ни их выражения, а видел он теперь только самого себя, отраженного в этих очках, — две собственные физиономии, изувеченные выпуклыми линзами: с прижатыми ушами, оттянутым книзу подбородком, лбом луковицей. А лицо самого Хохлова было при этом непроницаемо.
— Работа найдется, были бы руки, — сказал Иван.
— Да… Вот именно — руки.
Все же, несмотря на хитрые очки, Иван заметил, как сейчас, при этих словах, огорчение и обида отчетливо изобразились на лице главного геолога.
— А Печоре, значит, больше руки не нужны? Так?.. Пусть Печора катится к чертовой матери, а мы умываем руки. Мы едем туда, где полегче да попроще.
— Знаете, — озлился Иван Еремеев, — у меня эта ваша Печора отняла пятнадцать лет. Пятнадцать лет жизни.
— Во-от! — обрадованно воскликнул Платон Андреевич, будто только и ждал этих слов.
Он рывком сорвал с переносицы свои щегольские очки и пристально воззрился на Ивана.
— Послушайте, а вы знаете… — Но тут же перебил сам себя: — Простите великодушно, как ваше имя-отчество?
Да, его имени-отчества сосед, конечно, не знал. Откуда ему было знать. Добро хоть в лицо запомнил и фамилию не позабыл. Мог бы, однако, и часом раньше справиться насчет имени-отчества.
— Иван Сергеевич.
— Очень приятно. Так вот, Иван Сергеевич, вы знаете
— Тот, который…
— Да, тот, который… — решительно подтвердил Хохлов. — Тот, который нашел «тяжелую» нефть. И разработал шахтный способ добычи этой нефти. И вообще совершенно гениальный человек.
Лично я не знаком, не довелось.
— Неважно. Поверьте мне — это феномен!
Иван кивнул головой, не стал спорить.
— Так вот. Бергер отсидел двадцать лет. Теперь он тоже реабилитирован, восстановлен во всех правах и заслугах. Его пригласили в Москву, предложили кафедру, квартиру и дачу в Тарасовке. Плюс — перспектива баллотироваться в академию… А он? Он отверг все это и остался на Печоре. Он сказал: «Двадцать лет — слишком большой срок для человеческой жизни, чтобы им можно было пренебречь. Если я это сделаю, мне придется самому себе признаться, что двадцать лет пропали зря…» Вы понимаете? Он слишком ценит то, что сделал за эти годы, чтобы теперь махнуть на все это рукой и уехать. Он вложил в Печору весь свой талант, все свое мужество… Это трудно объяснить. И, по-видимому, это пока недоступно для нормативной психологии. Тем не менее это факт! — Хохлов откашлялся, с трудом переводя взволнованное дыхание. — Да… На работу, к письменному столу, его водили под конвоем. Но в сорок втором, когда немцы были на Кавказе — кстати, у Грозного, — эти шахты выдали на-гора «тяжелую» нефть…
Иван разгребал ладонью шуршащую мелкую гальку. В ямке, которую он вырыл, появилась влага — так неожиданно близко от раскаленной поверхности.
— Но все дело в том, — продолжал Хохлов, — что Бергер вовсе не исключение. Я могу вам назвать еще и другие имена. Это крупные инженеры — их с распростертыми объятиями встретили бы везде. Но они остались.
— Так ведь я не инженер, Платон Андреевич, — заметил Иван. — Мы люди маленькие.
— А, бросьте!.. — отмахнулся Хохлов. — Не прибедняйтесь. Вы сами отлично знаете, что происходит. Люди уезжают. Так же, как и вы. Кто их заменит? Неизвестно… Вполне вероятно, что придется сворачивать дело. А жаль.
— Что — жаль?! — весь так и вскинулся Иван. Помимо воли кулаки его туго сжались. — Жаль?..
Хохлов покосился на эти кулаки, но вроде бы не очень испугался. Только опять водрузил на переносицу свои непроницаемые очки.
— Не кипятитесь. Я все прекрасно понимаю — и явления и эмоции. Да, это было ужасно. Но поймите, дорогой Иван Сергеевич, что, кроме всего прочего, Воркута, Норильск, Магадан — это еще и подвиг. Притом подвиг вдвойне: его совершили те люди, над которыми так несправедливо надругались… Однако будет еще горше, если мы теперь попросту все это проклянем — и бросим. Все, что сделано вашими же руками.
Он снова поднялся, но на сей раз не так легко, а будто превозмогая усталость, и снова зашагал к своим вещам, брошенным неподалеку. Вернулся с пачкой папирос и коробком спичек.
— Прошу.
— Спасибо…
Иван с наслаждением закурил. Свое-то курево у него осталось далеко отсюда.
Хохлов тоже затянулся жадно. Отвернулся, помолчал, потом сказал глухо:
— Знаете, на Лыже дела плохи… Вы ведь работали в этом районе? Первая скважина — ваша?
— Моя.
— Ну вот. А теперь…