Избранные произведения. Дадзай Осаму
Шрифт:
Я нес ее до ближайшей больницы. К. тихо похныкивала: «Больно! Больно!»
Она пробыла в больнице два дня и вместе с приехавшими за ней родичами вернулась домой. Я вернулся на поезде один.
Повреждение оказалось не опасным. С каждым днем ей становилось лучше.
Три дня назад я по делам оказался в районе Симбаси, на обратном пути прогулялся по Гиндзе. Вдруг в витрине одного из магазинов заметил серебряный крестик, зашел, но в результате купил не крестик, а бронзовое колечко. В тот вечер у меня в кармане было немного денег, только что полученных в журнале. Кольцо было украшено цветком нарцисса из какого-то желтого камня. Я послал его К.
В
О самках
перевод Д. Рагозина
На Фиджи, как бы сильно муж ни любил свою жену, едва почувствует к ней малейшую неприязнь, не раздумывая, убивает ее и съедает. Житель Тасмании, в случае смерти жены, хладнокровно зарывает вместе с ней детей. Рассказывают про одного австралийского аборигена, который, когда у него умерла жена, отнес ее в горы, срезал жир и использовал в качестве наживки для рыбной ловли.
Публикуя этот старчески-усталый рассказ в журнале «Молодая поросль», делаю это отнюдь не из кокетливого желания показаться оригинальным, но и не в подтверждение моего безразличия к читателю. Напротив, думаю, именно такой рассказ придется по вкусу молодым. Я-то знаю, что в наше время молодые читатели, как ни странно, старики. Воспринять мой рассказ им не составит труда. Это рассказ для тех, кто потерял надежду.
Двадцать шестого февраля нынешнего года в Токио молодые офицеры подняли мятеж [72] . В тот день я беседовал с моим гостем, греясь у жаровни. Ничего не зная о случившемся, мы обсуждали женское нательное белье.
72
В ходе военного мятежа в Токио 26–29 февраля 1936 г. было убито несколько политических деятелей и захвачен центр столицы в попытке государственного переворота. Мятеж был быстро подавлен, лидеры приговорены к смерти и казнены, тем не менее, по оценкам историков, он оказал сильное влияние на последующее развитие политической ситуации в Японии.
«Я в этом деле не великий знаток… Расскажи поподробней, в духе критического реализма. Только так и можно говорить о том, что касается женщин. Ночная рубашка — это что-то вроде длинного исподнего кимоно?»
Сообща мы искали таящийся в глубине наших душ прельстительный образ женщины, ради которой стоит жить. Гость хотел жену лет двадцати семи-двадцати восьми, покладистую. Он жил вдвоем с внебрачной дочерью пяти лет, снимая второй этаж жилого дома в углу Мукодзимы [73] . Во время фейерверка по случаю открытия реки он, отправившись на праздник, нарисовал для нее картину. Обвел круг, аккуратно закрасил его ярким желтым карандашом, объяснив, что это — полная луна. Женщина, с которой он провел ту ночь, была одета в бледно-голубую махровую ночную рубашку, подвязанную пояском с узором глициний. Рассказав об этом, гость стал расспрашивать меня о моей подруге. Я старался, как мог, удовлетворить его любопытство.
73
Район в Токио, расположенный у слияния двух рек.
«Насчет крепдешина — уволь. Он слишком маркий,
«А пижама?»
«Вот еще! Что надела, что нет, никакой разницы. Женщина в одной пижаме выглядит карикатурно».
«А как насчет махровки?..»
«Нет, только свежевыстиранное летнее кимоно „юката“! Грубые синие полосы, узкий поясок той же расцветки. Подвязывается спереди, как в дзюдо. Такие кимоно обычно выдают в японских гостиницах. Вот это действительно хорошо. Женщина в нем просто прелесть, немного смахивает на отроковицу».
«С тобой все ясно! Хоть и твердишь о том, что тебе все надоело, ты неисправимый волокита. Недаром говорят, самый шумный праздник — похороны. Вот и ты падок на соблазнительные вещицы. Прическа?»
«Японскую не люблю. Слишком аляповатая, слишком пышная. И форма укладки ужасно гротескная».
«Ну ты даешь! Значит, берем простую европейскую прическу? Тогда — актриса. Актриса из труппы старого Императорского театра».
«Вовсе нет. Актрисы брезгуют захудалыми именами, с ними лучше не связываться».
«Хватит ерничать! У нас серьезный разговор».
«Разумеется, я и не думал развлекаться. Любовь — это смертельный риск. Легкомыслие в этом деле недопустимо».
«Ну, тебе видней… Давай все-таки ближе к „критическому реализму“. Не отправиться ли в путешествие? Если заставить женщину двигаться, может, паче чаяния, удастся лучше ее понять?»
«Но ее так трудно сдвинуть с места! Она все время какая-то сонная».
«Все твои беды от нерешительности. Ты должен серьезно с ней поговорить. В конце концов, мы ведь уже обрядили ее в твое любимое гостиничное юката?»
«Тогда, может, начнем с Токийского вокзала?»
«Отлично, отлично. Первым делом назначаем свидание на Токийском вокзале».
«Накануне вечером говоришь: „Завтра отправляемся в путешествие“, она молча кивает. Свидание назначено».
«Постой, постой! Кто же она у нас такая? Писательница?»
«Ни в коем случае. Я писательниц на дух не переношу, уж не обессудь. Художница, подуставшая от жизни художница. Ведь есть же богатые женщины, балующиеся рисованием?»
«Один черт».
«Твоя правда. Тогда, как ни крути, остается— гейша. В любом случае, лучше всего женщина, переставшая бояться мужчин».
«До этого путешествия были в связи?»
«Вроде были, а вроде и нет. Даже если были, память о прошлых встречах, как сон, смутна. Встречались в год раза три, не больше».
«Куда едем?»
«Недалеко, два-три часа езды от Токио. Какой-нибудь горный источник».
«Только не торопись. Она еще даже не пришла на Токийский вокзал».
«Условившись накануне о невероятном свидании, еще не веря, что она придет, и все же надеясь: „А вдруг?“, исполненный сомнений, прихожу на вокзал. Она не пришла. Ну что ж, думаю, поеду один, и все же продолжаю ждать до самого отправления поезда».
«Багаж?»
«Небольшой чемодан. До двух часов остается пять минут, надо срочно садиться, и тут оборачиваюсь…»
«Она стоит, улыбаясь».
«Нет, она не улыбается. Лицо— серьезное. Чуть слышно шепчет: „Прости, я опоздала“».
«Молча хочет взять от тебя чемодан».
«Нет, недвусмысленно отказывается от вещей: „Мне это не нужно“».
«Зеленый билет?»
«Первый класс, третий класс… Пожалуй, третий».
«Садишься в поезд».
«Идем вместе с ней в вагон-ресторан. Белоснежная скатерть, букетик цветов на столике, проплывающий за окном пейзаж, все очень мило. Я рассеянно пью пиво».