Избранные произведения. Том 1
Шрифт:
Рассказчица, произносившая монолог на едином дыхании, без логических пауз при переходах с одной темы на другую, здесь решила перевести дух, рассчитывая на реакцию собеседника. Но тот не сумел оценить степень износа изгороди и не стал высказываться на сей счёт.
Эмме Леопольдовне пришлось продолжить:
– Его пора менять. По здешним обычаям, это должен делать хозяин южного участка, то есть наша семья. Сейчас сосед не торопит, щадя здоровье Павла Николаевича. Но вам непременно предложит поставить новый. Человек он добрый, сговорчивый, трудолюбивый. Можете попробовать договориться
– Как с Китаем, – вспомнилось присловье из раннего детства.
– Нет, скорее, как с Финляндией, – поправила обстоятельная Эмма Леопольдовна, едва ли слышавшая лозунг двадцатилетней давности в своей тогда ещё наполовину буржуазной республике.
Затем последовал такой же нудный рассказ о других узких местах хлопотного хозяйства: расширительном бачке отопительной системы, требующем периодического долива воды и особого глаза в сильные морозы, колодце для нечистот, наполняющемся доверху раз в три года, разных вентилях и кранах, имеющих обыкновение подкапывать, особенностях крыши, протекающей по весне, если не счистить вовремя образовавшуюся за зиму наледь на шифере, отдушинах под домом и террасой, то раскрываемых в начале лета, то затыкаемых перед началом морозов.
– Эмма Леопольдовна, – взмолился уже забывший большую часть сказанного Всеволод, – это невозможно запомнить на слух.
– Хорошо, – согласилась та. – Я вам составлю письменную памятку. А сейчас идёмте в дом. Павел Николаевич может заподозрить что-нибудь неладное.
Отец встретил их на террасе, на ногах, в радостном возбуждении. В руках он держал старые любительские фотографии, расплывчатые и белёсые, словно их вымочили в молоке.
– Хочешь посмотреть на себя маленького?
У матери его ранних снимков почему-то не сохранилось. В и без того ущербном детстве Севы это было ещё одним болезненным изъяном. Во всяком случае, сам он довольно остро переживал невозможность восполнить естественные пробелы младенческой памяти целлулоидными картинками, с несомненной подлинностью запечатлевшими первые этапы его жизни. Возможно, и здесь постарался предусмотрительный отчим.
Риторический вопрос отца остался, разумеется, без ответа, по принципу: молчание – знак согласия. Мужчины удалились в кабинет, где Павел Николаевич развязал дрожащими руками бантик на ленточке, крест-накрест охватывавшей семейные реликвии, и начал перекладывать стопку, сопровождая необходимым комментарием, иногда явно избыточным:
– Здесь ты ещё не держишь головку.
– Тут уже сидишь.
– А вот и встал в манежике.
На Всеволода смотрело совершенно незнакомое дитя. К тому же и интерьеры ничего ему не говорили. С таким же успехом отец мог выдать изображения за свои. Но, по мере появления на лике ребёнка первых следов интеллекта, он начал узнавать в малоулыбчивом карапузе себя и даже припоминать отдельные детали: комбинезон в полоску, шапочку, послужившую не один
Постепенно интерес стали вызывать окружавшие люди. Некоторых он помнил хорошо, как, например, бабушку, строгую, но очень его любившую, других смутно, третьих лишь по именам, четвёртых вообще никак. Такая неосведомлённость о ближайших родственниках сильно удручала отца:
– Разве можно забыть тётю Лёлю?! Да на неё вся Москва засматривалась, когда она шла по улице. Это же одна из последних учениц Вахтангова. Она даже в «Принцессе Турандот» небольшую роль играла.
Или:
– Неужели ты не знаешь дядю Володю?
– А кто он?
– Мой двоюродный брат. Между прочим, лауреат Государственной премии.
– В какой области?
– Владимир Владимирович – известный инженер. Работал в сфере оборудования для строительной индустрии. Усовершенствовал технологию изготовления шифера.
– Почему же тот весной позволяет воде течь вспять, снизу вверх, и протекать на потолки, – вспомнив рассказ Эммы Леопольдовны, решил проявить осведомлённость Сева.
– Кто тебе сказал? – насторожился отец.
– Да все жалуются. Приходится ездить зимой на дачу и сбрасывать с крыши снег.
Отец на мгновенье призадумался:
– Конечно, это не самый лучший материал. Но очень экономичный.
– Очень канцерогенный. Самый дешёвый способ…
Произнеся фразу до середины, когда мысль, ещё не высказанная, легко угадывалась даже слабоумным, Всеволод внезапно почувствовал, что говорит чудовищную бестактность. Он запнулся, покраснел и после предательской паузы, выдавшей охватившее его чувство неловкости, виртуозно закончил эвфемизмом:
– …создать лишние проблемы.
Отец заметил его заминку, но виду не подал. Более того, самокритично добавил:
– Да, я тоже зря собирал дождевую воду с крыши для мытья посуды и поливки огорода. Но, сам знаешь, какая у нас ржавчина льётся из водопровода. Зато теперь берём из своей скважины. Чистую и вкусную.
Исправить взаимное смущение мог только неожиданный сюжетный поворот. Сева беглым взором охватил разложенные веером снимки и ткнул пальцем в показавшееся ему знакомым лицо:
– А этого я, кажется, знаю.
– Ещё бы, – усмехнулся отец, – наверное, гораздо лучше меня.
Реплика прозвучала двусмысленно. Пытаясь разгадать её подтекст, Всеволод понял, что допустил новую оплошность: между мамой и папой, державшим его, четырёхлетнего, на шее, стоял широко улыбающийся отчим, более молодой, чем в момент переезда в их старую московскую квартиру.
– Неужели Василий Никанорович? – непроизвольно вырвалось у него.
– Увы, в Шерлоки Холмсы ты не годишься, – покачал головой отец. – И в Штирлицы тоже. Это действительно Вася Тимофеев, мой старинный приятель. Снято на этой самой даче в день, резко изменивший жизнь нашей семьи.
Так вот оно что! Значит, мать обманывала мужа без малого лет десять. А он терпел, видимо, из-за него, своего единственного отпрыска. Да, случись родителям разойтись уже тогда, он бы сейчас и отца родного на фотографии не признал. И любящую бабушку не отличил бы от служанки принцессы Турандот.