Избранные произведения. Том 1

Городецкий Сергей Митрофанович

Ночь на чужбине

Море с небом в мутный хаос, В мглу недобрую слилось, От земли, воздетой на ось, Унеслось, оторвалось. Сбился вниз звезды Полярной Еле видимый маяк. Ковш черпнул воды коварной И упал в бездонный мрак. Между морем и песками, Между небом и землей Колет облако рогами Месяц, тоненький и злой. В глубине, где — неизвестно — Воздух реет иль вода, Полыхает перекрестно Жутких молний череда. Бешено вскипает пена На беспомощных валах. Море мчит из бездны плена В диких воплях старый страх. Воет темнота: «К победе!» И песок береговой, Осыпаясь,

бредит, бредит Маетою вековой. 1912, Марина ди Пиза

Флоренция

Бессмертные в тени Уффиций, В недвижных мраморных телах, Обстали светлой вереницей Мой движущийся смертный прах. Вам сердце Севера! Что знали Вы про далекую страну, Где мы безудержно вздымали, Как новь земли, свою весну? Вам отворилось сердце наше В начале самых давних дней, И мраморный Давид стал краше, И Боттичелли стал юней. В язык певучий и старинный Бессмертных Дантовых терцин Вникаем мы душой невинной, Не подряхлевшей от кручин. И в схватках с тьмою очумелой С Боккаччио смеемся мы, Читая вольные новеллы, Спасающие от чумы. И легче птиц в простор и воздух Мы с Боттичелли молодым, Стряхая гнет, как с крыльев воду, Чуть опечаленно летим. О Микеланджело! Тобою Богатыри примирены С своей гигантскою судьбою: Безмерным меры найдены. Как ты неодолимый мрамор — Могучим молотом своим, Мы вдохновенно и упрямо Все глыбы жизни победим. 1912, Флоренция

Мучения Св. Юстины

У негра в красном колпаке Меч в размахнувшейся руке — Ждет только знака господина. Пред ним блаженная Юстина. Она покорна, и ясна, И воле божьей отдана. Без гнева, без единой пени Она упала на колени. Уж полотно сорвали с плеч. Неотвратим жестокий меч: Он отсечет грудь молодую, Нагую, нежную такую. Так, крепче пут, тесней желез, Навеял чары Веронез. Я долго зрителем единым Стоял пред муками Юстины. Хотел уйти — и все не мог, Мне стыд тяжелый сердце жег. И вдруг почуял я, что учит Меня чему-то тот, кто мучит. Чем грудь казалась мне бледнее, Тем меч острей сверкал над нею. Я слышал с уст молитвы лепет И чуял в теле жуткий трепет, Но превозмог себя. И вдруг Я оглянулся: жарких двух Глаз изможденных за собою Увидел я сверканье злое. Высокий, темный и худой, За мной стоял монах седой, И, взором палача в картину Впиваясь, мучил он Юстину. 1912, Флоренция

Джинестри

Веселый Джинестри, Невестин иль сестрин, Но девий цветок, У пиний огромных На веточках скромных Зажег огонек. Он искры острее На иглах желтеет И пахнет, как мед. И к нежным забавам И ласкам лукавым, Сияя, зовет. О южные девы! Любви перепевы Запеть в новый срок Ужели не дивный Учил вас призывный Джинестри-цветок. 1912, Марина ди Пиза

Савонарола

Ты исказитель Боттичелли, Монах, мне страшный, и аскет. Но отчего всю ночь без цели Брожу я в горе и тоске По площади темнопустынной И к круглой бронзовой плите Склоняюсь с тяжкою повинной В неудержимой прямоте? Как будто я костер багровый Своей рукою разводил Под тем, кто с яростью суровой Любимой правде жизнь дарил. Как будто я был с той; старухой, Которой темные уста. Из пламени кричали глухо Слова: «Святая простота!» Ог

если б мог поднять десницу Огромный мраморный. Давид И вырвать жуткую, страницу, Что Книгу Бытия чернит! Брожу в тревоге. Ум двоится. Безумие из темноты Грозит крылом своим склониться И подхватить… Пусты, пусты Полночных улиц перспективы. И с круга бронзового в ночь Вещает профиль горделивый: «Гори, безумствуй и пророчь!» 1912

Фонтан

Четыре прекрасных наяды За полные груди свои Схватились, и держат, и рады Приливу жемчужной струи. Над ними Нептун величавый Стоит, молчалив и красив, О девах любви и забавы, О них навсегда позабыв. Он бог. Что же помнить о девах? Им — счастье. Ему — не беда, Коль в бронзовых трепетных чревах Четыре он зачал плода. 1912, Болонья

Рим

Был день тот задумчиво-хмурым, И в облако кутался Рим, Когда вознеслись Диоскуры Пред медленным взором моим. Я легкой стопой в Капитолий, Гробницу истории, шел. Волчица металась в неволе, И крыльями двигал орел. В блаженном раздумье Аврелий Скакал на могучем коне, И кудри его зеленели, Как матерь-земля по весне. Привет тебе, Рим! Величав ты В руинах свершенной мечты! К тебе всех веков аргонавты Плывут за руном красоты. И я, издалёка паломник, Внимая полету времен, Стою здесь, как будто припомнив Какой-то счастливейший сон. 1912, Рим

Сорренто

В небо дымчатые пинии Мощным взлетом вгнетены. Ты скажи мне, море синее, Что прекрасней тишины? За примолкшими вулканами Спит безбурная лазурь. Я зову устами пьяными Дни смятения и бурь. Я на миг душой взволнованной К тишине морской приник, Но, плененный, но, окованный, Только в бурях я велик. Не для нас покой таинственный, Созерцанье не для нас. Извержений дым воинственный Наш окутывает час. <1913>

Девушка из Помпеи

Душою северной и снежной, Уставшей в горестях святых, Я полюбил тебя так нежно, Как не любил я дев земных. Прекрасных ног твоих движенье, Невинный контур легких ног, Я без волшебного волненья Ни разу созерцать не мог. А жест, каким ты защищалась От изумительной судьбы, — Мне это сразу показалось — Был жестом царственной мольбы. В последний раз взметнулись косы, Последний раз стеснило грудь, И пепла жгучего заносы Всё скрыли в темноту и жуть. Двух тысяч лет полет спокойный Твоей не тронул красоты, И в сером камне стан твой стройный Навеки обнажила ты. Так странен этот гроб музейный, Витрина лучшего стекла, Когда жива ты — от лилейной Ноги до чистого чела! <1913>

Дума

Я был бесчувственным, как камень, От горя, муки и кручин. Но солнце вновь блаженный пламень Во мне зажгло: я — солнца сын. Я вновь Италией прекрасной Средь виноградников лечу И знаю: в жизни не напрасно Любви и света я хочу. Не узам темным, не веригам Людская жизнь обречена, А вечным взлетам, буйным мигам, Причастью алого вина. Весной безлиственные лозы По осень гроздья понесут. Безостановочные слезы Над миром сети не сплетут. Ведь в струях слезных многоцветней Восстанут радуги круги, Лишь вверься солнцу безответней, Пред светом в темный день не лги! <1913>