Избранные произведения. Том 1

Городецкий Сергей Митрофанович

В саду у Репина

1. «Какой старинной красотою…»

Какой старинной красотою Уединенный сад цветет, Где жизнью мудрой и простою Художник радостно живет? Недвижим дремлющие воды, Красивы ивы у воды. Содружны здесь с рукой природы Людские мирные труды. Там куст сиреневый посажен, Там брошен камень-великан. Из-под земли на много сажен Студеный вверх летит фонтан. А посредине сада домик — Как будто сказка наяву — Стоит и тянется в истоме С земли куда-то в синеву. Он весь стеклянный, весь узорный, Веселый, смелый и чудной. Его завидев, ворон черный Летит пугливо стороной. А певчих птиц семья цветная Гнездится густо близ него, Своей игрой напоминая, Что жизнь — земное торжество!

2. «Выйдет в курточке зеленой…»

Выйдет в курточке зеленой, Поглядит

на водомет, Зачерпнет воды студеной И с улыбкою испьет. Светлый весь, глаза сияют, Голубую седину Ветер утренний ласкает, Будто легкую волну. Семь десятков за плечами, А как будто ноши нет! Детски зоркими очами Он глядит на белый свет. Не устал он, не измаян, Полон силы и борьбы, Сада яркого хозяин, Богатырь своей судьбы. Солнце всходит, пышет златом… Тихо, тихо он стоит И за облаком крылатым Взором ласковым следит. Может быть, он видит детство, Молодых начало дней, Озорное малолетство, Вырезных своих коней? Иль, черемуху почуяв В легковейном ветерке, Видит вешний свой Чугуев В невозвратном далеке? Июль 1914

Разговор с Русью

Огни последнего трактира Ночь подобрала под бурнус. Дорога вырвалась из мира В лесную тьму, в ночную Русь. Еще вдали в селе звенели Ребят веселых голоса. Но с каждым шагом глуше нелюдь И непрогляднее леса. Ямщик смекнул: «Куда ж мы гоним? Куда ты едешь?» — «Трусишь? Стой!» Я слез, и укатили кони, Укутываясь темнотой. Один. Родимой тишиною Лесная дышит чернота. И высь, где звезды светом ноют, К земле пригнулась у куста. «Русь! Это ты? — Истомой слуха Пытаю мать. — Ты слышишь, Русь?» — «Да, это я. И я, старуха, На маленьком не помирюсь. Да где ж ты был? Да что ж ты делал?» — «Я был с тобой. В веках. Не в тех, Где ты под плеткою радела, В бреду выдумывая грех». «В каких?» — «В невиданных, в грядущих, Где ты доныне не была, Где всех отрады неимущих Ты в пурпур счастья облекла». «Да это ты из сказок вычел Про сласть кисельных берегов Или подслушал в песне птичьей В туманном мареве лугов. Как встарь, я в топях и оврагах, Как встарь, костьми меня мостят Пожар и мор, беда и брага, Как встарь, соловушки мне льстят». «А ну-ка, мать, привстань немного. Прислушайся к себе сама!..» И расхлестнулась вдаль дорогой Шуршащая лесами тьма. Я на руках не то у ели, Не то у матери родной. И дышит древней силы хмелем В лицо мне сумрак вороной. И смотрят шире ночи очи, Зарницы рвут ресниц покров, И сердце влажное клокочет За грудью в волосах лесов. Мне жутко, и тепло мне. «Что же Ты видишь? Что ты слышишь, мать?» И — вихрем вслух: «На то похоже, Что буду солнце подымать». 1923

Ландыш

О чем вы шепчетесь, кусты? О бездне синей высоты? О сумраке у ног своих, Где ландыш беленький притих? Уже томит его жара, И умирать ему пора. А лето только подошло, Развеяв первое тепло. Печален, кроток и красив, Сухие чашечки склонив, Последний раз он прозвенит, Последний раз он опьянит Вечерний воздух, и земля Поглотит жемчуг со стебля В грудь ненасытную свою. А я ей песенку спою. Она дала, она взяла. Она сплела в один венок И сладость первого тепла И смерти горький холодок. 13 июня 1937

Горюшко

Без призора ходит горе От одной избы к другой И стучит в окно к Федоре, Старой сватье дорогой: «Отвори, Федорушка, Отвори скорей! Это я тут, Горюшко, Плачу у дверей». «Нет с Федорой разговора, Ты мне, Горе, не родня! Хлеба горы, денег ворох Получила с трудодня». Горе шасть в другую хату, Где в окошках шум и свет, И стучится в двери к свату, Другу прежних горьких лет. «Приюти, Егорушка, Сватьюшку свою! Это я тут, Горюшко, У дверей стою». «У Егора с Горем ссора! Уходи от хаты прочь! За колхозного шофера Выдаю я замуж дочь». Горе плачет, пот струится По костлявому лицу, И в окно оно стучится К многодетному отцу: «Отвори, Сидорушко, Пропусти в жилье! Ты ведь помнишь Горюшко Вечное свое!» «В Красной Армии три сына, В школу отдал дочек трех. Тут седьмые Октябрины, Не марай ты мой порог!» «Что с народом приключилось? Не

видало отродясь!..» Горе лужицей расплылось. Солнце высушило грязь. 1937

Послесловие

Нимфе

Последняя страница книги, Мой друг, закрылась пред тобой: Огромной жизни нашей миги В ней сплетены с моей судьбой, — Борений полной, непонятной Подчас и мне. Рассудишь сам, Где родинки — рожденья пятна, Где с'oзвук юным голосам. Но не к тебе лишь послесловье, Читатель мой, обращено, — И к той, чьей верною любовью Мне было солнце зажжено. Она, души моей подруга, В глухие годы тьмы и зла Из заколдованного круга Меня в свободный мир вела. И если что-нибудь живое Услышишь в повести седой, Скажи спасибо молодое Той, кто была моей звездой. 1947

Достоевский

Уйдите! Уйдите! Я вас не хочу. Я вас умоляю, учитель, — уйдите! Смеетесь? Ошиблись. Я мчусь. Я лечу В пылающем вихре вам страшных событий. Вы доктора сын. Вы большой психиатр, Анатом рубцов изъязвленного мозга. Людского страданья Эсхилов театр Вы ставите властно махиной громоздкой. Поймите меня. Вам легко пожалеть Проходимца двух эр, двух эпох ледниковых. Вы построили мне одиночную клеть! Вы на волю надели смиренья оковы! Так зачем же вам ночью меня посещать, Вам, мучителю дум краевых поколений? Я из клетки бежал, вызволенья ища, Я не с вами, а с тем, кто свобода, кто Ленин. Солнцем день закипает. Взрывают гудки Безделья ночного седое болото. Я в массе. Я с нею. Гудков кипятки Мне шпарят израненный череп работой. А вы истлеваете в блеске труда, Вы лысым ребенком застыли в тревоге, В костлявые пальцы зажав повода Сорвавшейся тройки, чей кучер был Гоголь. Вы ждете, гранит запахнув на себе, Немым валуном средь людей притворяясь, И смотрите вдаль, где идет по Трубе, Стреляя ресницами, Соня вторая… Гудки замирают. Кончается труд. Цепляясь за окна фатой синеватой, Унылые сумерки в город бредут, Вся линия улицы ночью измята. И снова, пугая распухшим лицом, Вот тем, что в гробу срисовал с вас художник, Ко мне, соблазняя терновым венцом, Из Мертвого дома приходит острожник. Клочок порыжелой в страстях бороды. Пиджак словно соткан из невских туманов… Я знаю: колода картишек худых Взметнется из близкого к сердцу кармана. Вы мечете банк. Я иду… Проиграл! Еще… Карта бита. Я нищий! Со Спасских ворот долетает хорал: «Вы жертвою пали…» Вы ищете пищи. Искусству раскрыв ненасытную пасть, В нее вы бросаете тему за темой, И жадная ночь насыщается всласть Еще не написанной вами поэмой. — Хотите ва-банк? — Отвечаю дрожа: — Хочу! Достоевщина — ставка! — Но раньше, чем карта, ударом ножа Рассвет рассекает нас. Кончена явка. Я к форточке. Воздуху! Ветер, смеясь, Сдувает губительный пепел свиданья, И кожу окраски сменив, как змея, Вдаль улица стройно ведет свои зданья. И строится город, и пилы звенят, Прочнейшую гать настилая на омут. И странная сила уносит меня За вами идти. Но идти по-другому. И словом, борьбой налитым, как у вас, Взвалив вашу страшную ношу на плечи, Хочу не смиренью учить я сейчас — Хочу рассказать я про бунт человечий. 1929–1967

«Струны белые березок…»

Струны белые березок Потянулись в синеву, Всю стряхнул осенний посох Золотую их молву. И задумчивые ели, Гордо вея головой, Изумрудом засмуглели, Расправляя бархат свой. 1955

«Осень, осень! Золотая!…»

«Осень, осень! Золотая! Тая в бездне голубой, Безвозвратно улетая, Унеси меня с собой!» «Листьям простеньким приятна Лётной смерти быстрота, Но ведь ты, мудрец занятный, Жил на свете неспроста?» 1955

«Настанет час, когда меня не станет,…»

Настанет час, когда меня не станет, Помчатся дни без удержу, как все. Все то же солнце в ночь лучами грянет, И травы вспыхнут в утренней росе. И человек, бесчисленный, как звезды, Свой новый подвиг без меня начнет. Но песенка, которую я создал, В его трудах хоть искрою блеснет. 1955

Моя обитель

Весь мир мне улыбался, И улыбался я. А он, качаясь, мчался По безднам бытия. Кругом летят созвездья, У каждого свой путь. Умчаться с ними вместе, На эту жизнь взглянуть? Но не хочу расстаться С обветренной землей, — Уж лучше с нею мчаться, То ль доброй, то ли злой. Хотите ль, не хотите, Но эту благодать — Житейную обитель Мне жалко покидать. 1967