Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

Галиуллин Талгат Набиевич

Одна из двух краснокирпичных палат в центре нашего села построена её родственниками. Отец её Шафигулла был искусный плотник и умело обучал своему мастерству других членов семейства, и они всю округу обеспечивали санями, колёсами для телег, дубовыми бочками и другой утварью. И в настоящее время наши родственники по маминой линии известны в округе как «золотые руки». Дети и внуки старика Шафигуллы всегда были самыми знатными плотниками в деревне, а когда наступило время технического прогресса, именно они стали передовыми комбайнёрами.

Советы, ориентированные на голытьбу типа Шариковых, естественно, деловых, работящих людей не поощряли. На деревню Кичкальню, состоящую из двухсот дворов, пришла

разнарядка раскулачить пять хозяйств. Просьба к властям сократить это число, поскольку в деревне не было столько богатых семейств, осталась без внимания.

Несколько хозяев, включая и Шафигуллу, с добротными домами, крытыми железом, имеющих в хозяйстве несколько лошадей, включив в разряд кулаков, разграбив и растранжирив все их богатства, отправили на «исправительные» работы. Только перед самой войной Шафигулла-бабай вернулся в родную деревню только для того, чтобы здесь умереть.

Фруктовый сад нашего деда, где пышно цвели и щедро плодоносили яблони, вишни, груши, смородина, даже в заброшенном состоянии продолжал жить до начала 50-х годов. Всплывают в памяти строки Равиля Файзуллина из стихотворения «Штрих к портрету отца»:

Теперь…Как на лице твоём следы от оспы,Лишь ямки и канавкиНа укатанных склонах гор.

Наша бабушка Камиля, овдовев, осталась с двумя маленькими детьми на руках. Как только дочери исполнилось восемнадцать, она выдала её замуж. В одно сумрачное дождливое утро мама молодой невесткой вошла в семью Галиуллиных, которые, хотя и не умели топор в руках держать, зато были мастерами писать, чертить, складно и остроумно говорить, одним словом, это был род писарей, потомки «писаря Галиуллы». Перед войной она одаривает этот род двумя мальчиками. Это были я и мой младший брат Фуат, который умер, прожив всего два года. Отец был очень доволен своей кроткой бессловесной женой и, как герой повести Гаяза Исхаки Шамси, даже не заметил, как выпустил из рук значительную часть реальной власти. Его вполне устраивало положение авторитета типа английской королевы, за мелочи он не цеплялся.

Связи со школой, то есть «департамент просвещения», проблемы нашей учёбы были полностью доверены маме. Во всяком случае и меня, и соседских детей в первом классе буквам обучала мама, хотя отец к этому времени уже вернулся с фронта и считал себя более грамотным и образованным, чем мама.

Мама, хотя молча и терпеливо обслуживала огромную семью Галиуллиных, но своей внутренней независимости не теряла. Излишнюю разговорчивость своих новых родственников, их небрежное отношение к повседневным делам по хозяйству она не одобряла, но виду не подавала. Предпочитала любое дело, засучив рукава, сделать сама, чем спорить, «качать права», целый день, крутясь как юла, она преуспевала в любой работе: хоть на уборке свёклы, хоть на картофельном поле, угнаться за ней было трудно. Она успевала и прополоть, и промотыжить, и прорыхлить почву.

Только отец, со своей кипучей «пассионарностью», бьющей через край, как тесто, в которое положили дрожжей, не давал ей возможности слишком увлекаться сельскохозяйственными делами: одного за другим наделяя её младенцами. Пуповины обрезаются с перерывом в один год; не задумываясь о том, как их растить, поить-кормить, одевать… «Каждый ребёнок рождается со своей долей счастья», – говорит народная поговорка, так, видно, думал и наш отец.

И он оказался совершенно прав. Из десятерых, выношенных мамой детей, не выжили двое. Остальные – четыре мальчика, четыре девочки – все живы и здоровы по сей день, слава Аллаху.

У меня навсегда осталось такое впечатление, что родители жили очень дружно. Мы,

конечно, не видели, чтобы они при нас обнимались, целовались, но вечерами, когда дверь уже защёлкивалась на щеколду, и родители, уйдя к себе за цветастую занавеску, ложились на свою железную кровать, ещё долго слышались их приглушённые голоса, воркующие, как пара голубков. Слов не разобрать, только доносится мирная речь, журчащая, как тихая речка. О чём можно говорить все ночи напролёт? Наверно, они говорили о нас, о детях. Ведь и радость, и горесть родителей – это дети. Атмосфера взаимопонимания и взаимоуважения, царившая между ними, явилась для нас опорой и образцом для наших собственных семейных отношений. Когда они шли по улице вместе, мама рядом с высоким, статным отцом выглядела совсем миниатюрной. Иногда мама шла на несколько шагов позади своего «господина», тогда за отцовской спиной её совсем не было видно. Мы недоумевали, почему она так делает, поддразнивали её.

– Почему ты идёшь сзади, иди рядом или даже выйди вперёд. Ты же дочь богача, а отец – он что, он же всего лишь писарьский отпрыск, беднота.

Но наша цель оставалась не достигнутой.

– За его спиной мне спокойно, ни ветер, ни дождь меня не достают.

Мы к ней особо не привязываемся. Она хоть и не любит особо языкастых, но сама при необходимости может кого угодно отбрить, осадить метким словцом или шуткой.

Романтические воздыхания при луне, любовные страдания и безумства проходят довольно быстро, что же остаётся от любви? Видимо, вот эти бесконечные разговоры в ночные часы, желание слушать советы друг друга, вникать в волнующие обоих проблемы, быть друг другу надеждой и опорой.

Впрочем, кажется, я слишком отвлёкся. Сегодня на повестке дня за чайным столом будет обсуждаться конкретно моя проблема.

Уже 25 июня. Волнуюсь. Именно сегодня отец должен дать окончательный ответ на мою неоднократно напоминаемую просьбу. Тянуть больше некуда. Речь пойдёт о том, поеду ли я в Казань поступать учиться… Я уже и так потерял целый год своего драгоценного времени, работая после окончания школы на одном из Уральских заводов. Как назло, как раз перед моим приездом в нашем доме случился пожар, и почти всё сгорело. Всё лето, отставив все свои интеллектуальные дела типа чтения книг, конспектирования классиков литературы, я пилил, строгал, конопатил…

Оказалось, что у отца уже давно созрел на мою просьбу вполне определённый отрицательный ответ.

– Ты уж, Талгат, подожди ещё годик. Дел по горло. Избу надо достраивать, сарай восстановить. Потерпи немного.

Меня будто ударили обухом по голове. Совершенно оглушённый, ошалевший, онемевший, я чувствовал, как надуваются кровеносные сосуды на шее, вот-вот лопнут. Я отложил в сторону ложку, вынутую изо рта. За столом воцарилось напряжённое молчание.

– И без учёбы жить можно. Вон сын тракториста Вагиза как хорошо работает на своём комбайне: и хлеба у него навалом, и скотину на мясо держит, сколько душе угодно. В поте лица потрудятся весной-осенью, потом всю зиму отдыхают, слушая завывание вьюги, вой волков и крики петухов в своём уютном тёплом доме с чистым воздухом. В гости ходят, до утра песни распевают.

Длинная речь отца с активной жестикуляцией выдаёт его некоторую неуверенность в своих доводах. Он прекрасно понимает, что из меня ни тракториста, ни комбайнёра, ни мастера по оконным рамам не получится, я же на него похож, внук «писаря».

«Всё-таки попробовать бы поехать, может, ещё и не поступлю», – хочется мне сказать, поуговаривать, но перечить отцу не хватает духу.

Тем временем мама, крутившаяся возле печи, наконец садится за стол. Её отношение к словам отца никак не отражено на её лице, будто речь идёт о проблемах далёкой Уганды или Конго, а совсем не её дорогого сыночка.