Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

Галиуллин Талгат Набиевич

Исключительно приятно, оказывается, приезжать туда, где тебя встречают. Остаться на пристани как никому ненужный, брошенный пёс, думаю, не принесло бы особой пользы в решении предстоящих многочисленных проблем. А нас на двух машинах встретил преподаватель математики Тавриз Мубараков. Кроме грузовой машины, он раздобыл как-то ещё и «Победу». Несмотря на то что эта «Победа» с большим трудом преодолела подъём от пристани и, всю дорогу фыркая, чихая и рассыпая искры, еле-еле доставила нас до места, она оставила в моей памяти неизгладимое впечатление как одна из совершеннейших

современных машин. Водитель «Победы» также имел весьма примечательную внешность, он был высоченного роста, современные баскетболисты-негры в сравнении с ним изрядно проигрывают. У этого кряшенского парня и прозвище было соответствующее: полтора Ивана. В машине за рулём он выглядел весьма странно: плечи упирались в потолок кузова, а голова находилась над рулём. Иначе, чтобы он мог выпрямить голову, на крыше кузова пришлось бы проделать отверстие. Эта самая «Победа» привезла нас в первую в жизни собственную квартиру. Если бы вдруг неожиданно, непонятно за что, окажись я в раю, и то бы я не испытал такого безмерного счастья, какое пережил в тот момент. Жизнь в Казани в течение четырёх лет в чужом углу, возле керогаза, боясь лишний раз попасть на глаза хозяйке, оказывается, нас настолько утомила, что в первое время мы даже не обратили внимания, что в нашей новой квартире нет воды, все так называемые удобства во дворе, по причине нахождения на первом этаже было сыро, прохладно. Ничего этого мы не замечали, ибо были безмерно счастливы.

То, что в самом начале своего жизненного пути мне пришлось долгое время ютиться у чужих людей, думаю, позже оказалось полезным для благополучия тех, кто работал в Елабужском пединституте. Тогда, всё испытав на себе, я понял, что у представителя интеллигенции, обычно имеющего небольшую зарплату, социально униженного, не защищённого в правовом отношении, с постоянным чувством неуверенности в завтрашнем дне должен быть хотя бы «собственный угол». Впоследствии, став ректором Елабужского пединститута, половину своего времени я тратил на выбивание квартир для преподавателей и сотрудников института. В основном именно для этой цели я налаживал и поддерживал дружеские, приятельские отношения с нефтяниками, строителями, с руководителями ткацкой фабрики, с арматурщиками, позднее с представителями КамАЗа.

Первый человек, с которым я познакомился в Елабуге, Тавриз Мубараков, оказался очень своеобразной и сложной личностью, прямо как слоёный пирог. Это был очень эрудированный талантливый преподаватель, хорошо знавший и любивший татарскую литературу, преданный своей нации. Временами он проявлял необыкновенную суровость, безжалостность и даже жестокость. Очень редко бывает так, чтобы в одном человеке уживались столь резко противоположные черты. Он мог со слезами умиления убеждать, что любит тебя от всей души и тут же через пять минут мог начать поносить тебя на чём свет стоит.

С Тавризом я познакомился через моего сокурсника, к сожалению, слишком рано покинувшего этот мир, Рима Каримова, который долгое время работал диктором и главным редактором литературно-художественных передач радиокомитета Татарстана. Это был очень искренний, чистосердечный

человек, талантливый актёр с лирической душой, влюблённый в поэзию, вообще во всё красивое, гармоничное. Он же и подтолкнул меня на переезд в Елабугу. После окончания университета Рим Каримов получил направление в Елабужский педагогический институт преподавателем татарского языка и литературы. Через полгода он приехал в Казань совсем другим человеком, каким-то повзрослевшим, возмужавшим. Собрал нас, нескольких своих одногруппников, с которыми обычно ездил в фольклорные экспедиции, и прочитал длинную проповедь о том, что мы сидим тут, уцепившись за Казань руками-ногами, оторвавшись от большого мира, от настоящих людей, а реальная жизнь и настоящие парни типа героев Джека Лондона, живут там, в Елабуге. Прохаживаясь из угла в угол в маленькой комнатушке полуподвального помещения, он упрекал нас в том, что мы погрязли в мещанском болоте. Мы слушали его молча, немного растерянные и удивлённые. О том, чтобы кто-нибудь раскрыл рот и что-то вякнул, не могло быть речи. Слушая его монолог, кажется, даже перестали дышать, чувствуя себя в чём-то виноватыми. Окончательно войдя в роль пламенного революционера-агитатора, Рим назвал имена преподавателей, которых он принял для себя как светлый идеал, как надёжную опору, как маяк. Это были Тавриз Мубараков и Гаяз Салахиев. Они, оказывается, живут в одной комнате и очень дружат. У первого из них Рим перенял две привычки. Первая – обращаться к человеку исключительно по фамилии, вторая – резко обрывать человека такими словами, как: «мелочишься, не мелочись, ты темнота, ты мне не нравишься…» Когда обе привычки совмещались, как «лёд и пламя», получались убийственно-философские выражения: «Галиуллин, ты мне не нравишься», «Юсупов, ты мелочишься», «Калимуллин, ты темнота» и так далее.

Свою новую манеру обращаться к человеку по фамилии он даже «научно» обосновал: «Имя – это кличка, как у собаки, кошки или домашнего попугая. Человек отличается от животных фамилией, поэтому мы в Елабуге перешли между собой на обращение по фамилиям».

Рим Каримов и в своей любви, и в ненависти был максималистом. Он, как дальтоник, различал только два цвета; различные полутона и оттенки им не признавались. Думаю, было вполне естественно, что в каждом, кто слушал его пламенные речи, возникало желание «живьём» увидеть таких идеальных людей, которые не мелочатся, считая деньги, не напоминают без конца о невозвращённом денежном долге, которые выше всяких недостатков и бытовых мелочей. В один из своих приездов зимой он так вдохновенно расхвалил Мубаракова, что даже сам искренне, прямо как религиозный человек, уверовал в его святость, достойную поклонения. Только один из нас, Мухаммат Магдеев, хорошо знавший Тавриза, попытался опустить Рима с небес на землю, выразив своё несогласие с вознесением Тавриза до разряда пророков, но это ему не удалось. Рим, конечно же, не готов был принять никаких дополнений, а тем более исправлений, не соответствующих модели созданного им мира. Ещё бы, ведь кто-то пытается разрушить его воображаемый сказочный, хрустальный замок!

Конец ознакомительного фрагмента.