Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
— И опять по коня-ям! — прошептал Моисеев.
Ни разъезд, ни остальные кавалеристы белополяков не успели выхватить и сабель, не говоря уже о том, чтоб вскочить на коня. Только батальон пехоты попытался рассыпаться на улице, дабы защитить станцию. Но из-за стремительности налета враги отстреливались плохо. Лучше всех стреляли жандармы, которые, охраняя какого-то низенького и поджарого генерала, поспешно отступали к вокзалу. Когда они пробились к буфету и поджарый генерал схватил стакан воды и, плеская, нес его ко рту, по перрону,
У дверей телеграфа он спрыгнул с коня и, не обращая внимания на выстрелы жандармов, вбежал в комнату. Ординарцы, экономя боеприпасы, показали, не бросая, ручные гранаты жандармам, и те сдались.
Пархоменко положил в сумку телеграфные ленты и пошел в кабинет начальника станции. Здесь он собрал бумаги, лежащие на столе. Мертвенно бледный телеграфист, с узкой лысиной на длинном черепе, шел за ним.
— Сдалось шестьдесят жандармов с генералом. В тыл? — спросил Моисеев.
— В тыл. Еще какие трофеи? — читая бумаги, спросил Пархоменко.
— Не считая двадцати вагонов с патронами и других эшелонов со снабжением, захвачено двадцать вагонов с сахаром. Неужели и сахар жечь?
— Жалко. Мужикам раздать, что ли? Откуда здесь сахар? — опросил он у телеграфиста, пристально глядя в его мертвенно бледное лицо. — И почему жандармы возле сахара?
Телеграфист, не отвечая на вопрос, вскричал, указывая на бумаги начальника станции:
— Пане генерал! По бумагам видите: от станции Чернорудка идет сюда панский бронепоезд «Генерал Довбор». Рекомендую, пане генерал, взорвать поскорее путь.
Моисеев опросил:
— Прикажете эскадрон с технической командой послать?
— А зачем? — спокойно спросил Пархоменко.
— Взорвать путь.
— А зачем? — читая бумаги, повторил Пархоменко. — Опасаетесь, товарищ Моисеев, что бронепоезд войдет на станцию? А если мы взорвем путь, он уйдет от станции. Потеря! Не лучше ли взорвать путь позади бронепоезда? А? Как вы к этому относитесь?
— Отношусь одобрительно, — оказал Моисеев уходя.
Ординарец доложил, что начдива по срочному и важному делу желали бы видеть два красноармейца — Тройовский и Досолыго. Оба они еще до наступления перешли из тыла в эскадрон.
— Отправить их по начальству, к своим командирам?
— Зачем? Я их ждал. Веди. — Когда ординарец вышел, Пархоменко, опять пристально глядя в глаза все более и более бледневшего телеграфиста, сказал: — Красноармейцы из Западной Украины. В Житомире тоже были. Не вы скажете, другие скажут. Почему здесь сахар и жандармы? Вы — русский, поляк, украинец?
Телеграфист, быстро шевеля толстыми пальцами, сидел безмолвно, сжав бледные губы. Вошли красноармейцы Тройовский и Досолыго и, перебивая друг друга, начали говорить. Пархоменко слушал их, глядя на телеграфиста.
— Разрешите доложить, товарищ начдив… Генерала Пржевуцкого… и всех жандармов… в тыл отправить недостойно!
—
— Генерал Пржевуцкий… мы его в Житомире видели… он привез сюда жандармов из полка «Шляхта смерти»… эти жандармы кололи заключенных в Житомире!
— Кололи? — И, быстро повернувшись к телеграфисту, Пархоменко спросил: — А вы?
Телеграфист вскочил:
— Да нет же, боже! Я только читал депеши и знал все. Я — очень боялся вас, пане генерал…
— Но панов еще больше?
И он сказал входившему и очень довольному Ламычеву:
— Паники навели много, но все же, по-моему, недостаточно. Надо ее расширять. Сжечь все эшелоны со всем имуществом!
Телеграфист опять вскочил:
— Пане генерал! Пржевуцкий из Житомира привез жандармов. За жандармов он обещал, продав сахар, наградить контрразведку. На складах у него много сахара, а в лесах — бандиты. Он и привез жандармов охранять сахар! Пощадите меня, пане генерал! Я — украинец, но полякам не служил… и на станции двенадцать лет, не выезжая…
— Вас допросят особо. Мне некогда этим заниматься. Однако замечу, что выгоднее всего говорить правду, — где и кому служишь. — И он сказал ординарцу: — Выстроить генерала и жандармов на перроне.
Красноармейцы уже обливали эшелоны керосином. Жандармы, высокие и сейчас еще бравые, в синих мундирах с желтыми выпушками, стояли ровно и не шевелясь. То, что их пощадили при захвате станции, создавало у них уверенность и в дальнейшем благополучном исходе событий. Им и в голову не приходило, что на станции Бровки, далеко от Житомира, среди большевистских войск, могут найтись люди, знавшие о злодеяниях во дворе канцелярии ротмистра Барнацкого, где они штыками кололи пленных красноармейцев.
Пархоменко молча, с холодным и неподвижным лицом, смотрел на жандармов. Под этим взглядом они начали чувствовать беспокойство. У генерала задрожал подбородок, а стоящий рядом с ним белокурый вахмистр стал жмуриться, дергать щекой, и на глазах его показались слезы. Губы у генерала дрогнули, потекла слюна.
— Тьфу! Людей они колоть могут, а сами, как на смерть взглянули, рассудком темнеют. Оправиться! Жандарм, ты, крайний. Какого полка или отряда?
— «Шляхта смерти», пане генерал.
— Командир кто? Ротмистр Барнацкий? А при нем? Ривелен? Штрауб? Еще кто из палачей? Чего же молчишь? Сознавайся. Тех, кто сознается, мы, по мере сил, щадим. Ну?
— Мобилизованные мы, пане генерал. Мобилизованные…
— А житомирскую тюрьму охраняли? А в канцелярии у шпиона Барнацкого служили? Кем служили? Как охраняли житомирскую тюрьму? Этих — знаете?
И он указал на Тройовского и Досолыго.
— Лгут они, пане генерал, — оказал Пржевуцкий, поглаживая дрожащими слегка руками свои бедра и тем стараясь показать, что он ничего не боится. — Я не понимаю, зачем лгать? Мы — обыкновенные фуражиры, приехали за сахаром для армии…