Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
На крыльце под навесом у дверей его квартиры стояла Вера Николаевна. Она была в синей шубе с лисьим воротником, в синей шляпке, и лицо у нее было оживленное и такое раздражающе бодрое, что Штраубу стало вдруг совсем холодно, и он поднял барашковый воротник пальто. С крыши падали на потемневший снег крупные и редкие капли, и это тоже раздражало.
— Петлюра бежал в Винницу! — воскликнула Вера Николаевна.
— Чему же радоваться? — спросил Штрауб.
— Но мы присоединимся к украинской Красной Армии!
— Кто мы?
— Атаман
Она рассмеялась, лицо у нее стало совсем розовое, и что-то защемило в сердце Штрауба. Он спросил, глядя на падающие капли:
— Григорьев?
— Да. Он говорит, и я согласна с ним, что мы вместе с Красной Армией ненавидим авантюриста Петлюру и согласны бороться против интервентов, если Советы оставят в неприкосновенности нашу организацию, оружие, снаряжение, должности…
Штрауб вздохнул и ступил на крыльцо. Вера Николаевна, весело улыбаясь, пропустила его, а сама шагнула вниз.
— Разве ты уходишь, Вера?
— Да. Надо запастись сладким. Боюсь, что завтра его в городе уже не будет.
— Значит, мы остаемся?
— У меня есть основание думать, что предложение Григорьева будет принято. Я полагаю… Впрочем, хочешь — уезжай. Я остаюсь.
Она подобрала и без того короткую юбку и прыгнула со второй ступеньки. Как всегда, ножки ее были в длинных замшевых гетрах с бесчисленными пуговицами, и три крайние пуговицы снизу были сейчас покрыты снегом. С тяжелой неприязнью Штрауб подумал, что у него тоже нет желания уезжать, а в особенности одному.
— Кроме того, у нас гости, — проговорила она обернувшись.
— Кто?
— Твой отец. Почему он приехал?
— У него здесь дела.
В последнее время он несколько раз встречал отца, и хотя встречи всегда были холодные, но все же с ним приятно встречаться. Отец не знал, чем занимается сын, и тем не менее всегда при встрече просил денег. Деньги не были ему нужны, но он считал, что сын обязан помогать отцу. Последний раз Штрауб, чтобы прекратить эти разговоры о деньгах и чтобы отец признал его окончательно непутевым, подарил ему свою брошюру об анархизме. И теперь ему даже стало любопытно узнать, зачем это мог приехать отец. «За покупками, наверное, — вяло думал он, снимая калоши и вяло одергивая костюм, — думает, что я комиссионер, и хочет через меня купить подешевле».
Отец поливал из стакана цветы на подоконнике. Увидав сына, он поспешно поставил стакан на стол, вытер лежащим на столе полотенцем руки и засеменил навстречу. Лицо у него было радостное, такое, какое едва ли когда видел Эрнст. Лицо его сильно постарело, но сейчас было совсем свежее и все лоснилось приятным серебром после недавнего бритья. От него пахло одеколоном.
— Жена — красавица. Красавица! — оценил отец, тряся ему руки и заглядывая в рот, словно изучая его зубы. — Поздравляю!
— Мы не венчаны, — сказал Штрауб, не понимая его и сопротивляясь его радости.
— Ничего! Анархия — мать порядка, — вдруг произнес он неожиданно серьезно. — Вначале
Он подвел сына к окну и, приблизив свое лицо к его лицу, спросил:
— Так, значит, анархизм?
— Анархизм, — хмуро ответил Штрауб.
Отец потряс ему руку выше локтя.
— Превосходно!
— Что превосходно?
— Превосходное слово. Помещик, всем понятно, никому не нужен.
Штрауб заинтересовался горячностью отца.
— Кто же вам нужен?
Отец стукнул себя кулаком в грудь, и лицо его так побагровело, что седые его усы и брови выделились особенно ярко.
— Кто нужен? Собственник нужен! А собственнику нужна земля.
— Помещик тоже собственник.
— Из помещика армии не составишь. А все понимают, что только армия защитит собственность. Помещиком не хотят быть!.. То есть сейчас, — поправился он. — Но каждому хочется иметь собственное поле. Собственное! Свое! Навсегда. На веки вечные, в собственность!
Слово «собственность» он произносил, свертывая рот в трубочку и словно выпуская изо рта какой-то золотой и звонкий шар. И казалось, что шар этот катится откуда-то покатом, катится неудержимо и катится так вкусно и приятно, что во рту у Эрнста появились слюни. Эрнст вышел к дверям столовой и крикнул через коридор:
— А что у нас на обед сегодня?
Отец воскликнул:
— Какой там обед! Именно сейчас надо выяснить самое главное.
— Что же?
— Главное в анархизме. Ведь Советы мне земли не дадут? В собственность?
— Вам, я думаю, ни в собственность, ни даже в пользование не дадут.
— Но отдохнуть-то мне от войны хочется?
— Много вы воевали, — сказал, улыбаясь, Штрауб. — Лучше нам, папаша, пообедать. Шура! Накрывайте на стол.
Прислуга, откормленная, грудастая, с веселыми черными глазами, изредка поглядывая на хозяина как-то особенно ласково, стучала тарелками и бесшумно раскладывала ножи. Штрауб слушал отца и в то же время смотрел на столь огромные плечи прислуги, словно та после войны тоже собиралась отдыхать, и родить, и кормить сразу чуть ли не пятерых. Она слушала внимательно разговоры о земле, и Штрауб вспомнил, как недавно, ночью, когда Вера Николаевна ушла к подруге, он вернулся домой один, и Шура открывала ему дверь, и он вцепился в нее, и она ответила только одно: «Поздно, поди, жена сейчас придет». И было странно, что этот поступок не имел никакого значения и ничего не изменил в его отношениях с женой.
Он повернулся к отцу и спросил:
— И беднякам надо земли?
— Конечно.
— В собственность?
— Предпочитаю — в собственность.
— Но если большевики обещают им земли не в собственность, а обещают для пользования, и много, и потом еще добавят землю, отнятую у кулаков, у собственников, вряд ли мужики будут бороться вместе с анархистами за их довольно сомнительную собственность?
— Не будут бороться.
— Так в чем же дело?