Избранные рассказы
Шрифт:
— О чем же вы думали, когда отдавали его в руки этого негодяя?
— Да мы-то тут при чем? Он сам себе вырыл яму… Ладно, я повидаюсь еще раз с господином полковником, поговорю. Может, смогу что-нибудь сделать. А столовую для вас обязательно построим.
Хошният говорил непривычно мягко, но в словах его не чувствовалось искренности. Что-то тут было нечисто…
— Пошли, ребята, бесполезное это дело! — крикнули в толпе. — Станем артачиться — только навредим Каве.
Рабочие нехотя разбрелись по местам. Тяжелым камнем оседала в их душах горечь поражения.
Каве объявился лишь через несколько месяцев. И увидел его только Акбар —
Сначала Акбар не узнал Каве, так тот похудел и осунулся. А узнав, настолько испугался, что смог лишь воскликнуть: «Каве!» И тотчас обнял его мозолистыми ручищами и поцеловал.
Акбар, хоть и был молод, в жизни всякого насмотрелся, и разжалобить его было не так-то просто. Но, глядя на Каве, он едва сдержал слезы. Куда подевался прежний Каве, давний его приятель?! Лицо все в пунцово-красных рубцах, словно его сперва искромсали ножом, а после зашили кое-как. Двигается с трудом, точно тяжелобольной.
— Ну как ты? Что делаешь? Когда тебя выпустили?
— Да недавно. Пока вот нигде не работаю, — отвечал Каве.
— Что?! — воскликнул Акбар. — Недавно?! А Джамшид-хан говорил, будто ты давно уже на свободе. Был, мол, отпущен через неделю после тех событий и устроился на работу где-то в другом месте. Он вроде сам помог тебе устроиться и из тюрьмы вызволил. Ах мерзавец! Но почему ты сразу не пришел к нам?
— Мне не разрешают появляться в этих краях… Но я соскучился по ребятам. Хотел попрощаться с ними. Собираюсь уезжать отсюда.
— Приходи завтра.
— Нет, не могу. Билет уже купил. И потом, если они что пронюхают, мне несдобровать. Прицепятся, мол, опять пришел воду мутить. Ты уж за меня попрощайся со всеми.
— Да хорошо ли так?
— Ничего. Может, еще и увидимся.
Оставшись один, Акбар почувствовал, что все у него в душе перевернулось. Вряд ли он смог бы толком объяснить, что с ним произошло. Но одно стало ему ясно: мир полон подлости и грязи и на каждого честного человека приходится сотня подонков.
И все рабочие, узнав про Каве, чувствовали то же, что и Акбар. Их мучило раскаяние. Они не могли больше сидеть сложа руки. Надо было сделать хоть что-нибудь! И вот тут вдруг все на заводе разладилось. То машины ни с того ни с сего останавливались или работали с перебоями. То под пресс почему-то попадали готовые изделия и сплющивались в лепешку. Или неожиданно прекращалась подача электроэнергии, и, пока выясняли причину, рабочие, усевшись под забором на солнышке, не спеша курили и весело болтали.
Потом в один прекрасный день лимузин инженера Хошнията угодил в пруд рядом с заводом. Говорили, будто всему виной подгнившие деревянные мостки. Но рабочие, узнав об этих разговорах, хохотали до упаду. Давно уж они не смеялись с таким удовольствием, хотя здесь вроде ничего смешного и не было. Потом они с выражением притворного сочувствия на лицах пытались — не раз и не два — вытащить машину. Когда ее наконец извлекли из пруда, она была вся исцарапана, краска облезла, а на кузове красовалась впечатляющая вмятина.
Но им все казалось мало. Их обуревала жажда мести. И вот, придравшись к какому-то пустяку, они набросились на Шапура. Он понимал, что его могут избить до полусмерти. Впрочем, Шапур был не из тех, кто покорно подставляет себя под тумаки. Он всегда умел постоять за себя. И рабочие, в том числе и Акбар, естественно, ждали от него отпора. Но тут, едва они накинулись на него, он вдруг покорно опустил руки — словно осознал нечто… Бывало,
И правда, Акбар, казалось, в каждый удар вкладывал ненависть. Как только Шапур понял это, он перестал сопротивляться. Стоял и смотрел прямо Акбару в лицо. Тот невольно разжал кулаки, ощутив неловкость и стыд. Нет, он не мог бить беззащитного, будь тот даже подлецом или кровным врагом. Остальные тоже застыли в нерешительности.
— Бей! Чего же ты? — крикнул Шапур.
Акбар плюнул ему под ноги, утер рот и, словно коснувшись чего-то нечистого, вытер руку о брючину.
— Знаю! Знаю, за что вы мне мстите! — сказал Шапур. — Нашли о чью голову кувшин разбить, на ком злобу выместить за собственное малодушие! То-то, гляжу я, вы обедаете в новой столовой! Видать, верх взяли над Хаджи и его щенком!
— Да если бы ты не сдрейфил, не подвел нас, все пошло бы иначе! И Каве, бедняга, не угодил бы в беду.
Упоминание о Каве вновь разожгло их гнев. Еще слово — и они опять бросятся на Шапура. И все же он не смолчал:
— Ха! Я один, а вас много. Что я один-то могу, если вы все вместе не сумели Каве защитить? Сами предали его, промолчали, а теперь хотите меня во всем обвинить? Почему же, спрашивается, вы пошли за мной, а не за Каве? Молчите?
И тут они, впервые осознав до конца случившееся, устыдились.
— Ясное дело! — В голосе Шапура звучала скорее не злость, а жалость. — Вы трусы! Боитесь за себя, за свою шкуру!
Он повернулся и не спеша зашагал к проходной. Рабочие, виновато понурясь, молча разошлись по местам. Посмей раньше кто-нибудь назвать их трусами и шкурниками, они быстро разделались бы с ним. Но что-то в словах Шапура их остановило.
А он сам ужаснулся тому, что сказал, поэтому и ушел прочь. Он должен был остаться наедине со своими мыслями, сам во всем разобраться. Если другие эгоисты и трусы, значит, и он такой же! Нет, не такой же — он хуже их! Они только смалодушничали, а он — предал. Предатель!.. Страшно было даже подумать о себе такое. Шапур словно вдруг обнаружил у себя тот же самый неизлечимый недуг, жертвы которого раньше вызывали у него сострадание и отвращение. Нет! Нет, он никого не предавал. Просто оробел в трудную минуту. Это ведь, еще не предательство. Просто нерешительность, эгоизм. Разница, увы, не так уж и велика. Как ни крути, все одно низость. Пусть не предательство, шаг к предательству. В другой раз он предаст. Предаст товарища! Он не обиделся на Акбара и на других ребят. Он их прекрасно понял. Главная вина лежит все же на нем. Кто, как не он, указал им лазейку для бегства, да еще и первым воспользовался ею? А они, как бы застряв на полпути, воздали ему теперь сполна за «добрый пример». Наверно, и он на их месте поступил бы так же. И почему, спрашивается, именно на его долю выпали все эти душевные терзания?! Они страшнее побоев. Нет, он не виноват. Просто его попутал злой дух. Так бывало в детстве, когда он, всеми силами души противясь искушению стащить монетку или конфету, вдруг обнаруживал конфету у себя во рту, а монету — в кулаке. И не мог понять, как же это случилось.