Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
— Мадам, позвольте нам взять немного сконов, — с непривычным для него подобострастием сказал Патрик. — Ведь мадам сама любезно разрешила нам пригласить друзей, чтобы отметить Пасху.
— Бери хоть все! — бросила мадам Донован и, повернувшись, стала подниматься по ступенькам навстречу Десмонду, который наклонился, чтобы поцеловать ей руку. — Нет-нет, пожалуйста, не сейчас. — И только когда Патрик отогнал машину, она позволила себе улыбнуться, не разжимая зубов, слабой, вымученной улыбкой. — Вы должны простить меня. Я сегодня не в настроении. Чем больше вы даете людям, тем больше они от вас требуют. Новый водопровод, новую
— Какая жалость, мадам, что современный ирландский крестьянин больше не хочет шлепать босиком к уличному насосу, чтобы вымыть ноги.
— Поверьте, мне вовсе не до шуток. Прошлым вечером я получила крайне неприятное письмо от Клэр, отплатившей мне черной неблагодарностью. Ну да ладно. Ступайте в гостиную, я присоединюсь к вам буквально через минуту.
Мадам действительно была не в лучшем расположении духа, и не только из-за арендаторов или племянницы. На нее всегда смотрели как на свет в окошке, она всегда была в центре внимания, а все взоры прикованы к ее прекрасной церкви Святой Терезы. И вот теперь этот красивый молоденький викарий, появившийся буквально из ниоткуда, возможно из Италии, оттеснил ее в сторону, заняв принадлежащее ей место. Этим утром она почувствовала, что ее принижают, можно сказать, игнорируют, и, хотя она подавила в себе это чувство, ей вдруг ужасно захотелось, чтобы Десмонд совершил промашку, сделал faux pas [878] во время идеально отслуженной им мессы.
878
Ложный шаг (фр.).
И во время не самого приятного обхода своих арендаторов она решила, что Десмонда необходимо поставить на место. Слишком уж он был совершенным. Не может такого быть, чтобы в его безупречности не было хоть какого-нибудь изъяна, и ее задача — найти этот изъян.
Улыбаясь, она вошла в гостиную, взяла его за руки и усадила подле себя на диван.
— Десмонд, дорогой! Бриджит рассказала мне престранную историю о каких-то песнях, которые якобы передавали по радио в тот день, когда я была в отъезде. Ну давайте признавайтесь, вы что, действительно развлекали себя детскими песенками?
— Рояль был открыт, и я не смог удержаться. Надеюсь, мадам, я не позволил себе слишком большую вольность?
— Господи помилуй! Конечно же нет. Но так как у нас еще есть немного времени, пока подадут чай — там у них, в задней половине, настоящий праздник, — то не могли бы вы что-нибудь исполнить и для меня?
— Мадам, я до сих пор не осмеливался… — Десмонд удивленно посмотрел на нее. — Ведь вы сами не поете…
— Тсс! В один прекрасный день вы все узнаете, и возможно очень скоро… Обожаю хорошее пение и желаю, чтобы вы меня немного развлекли.
— Но что мне исполнить? Гимн, старинную ирландскую песню, арию из оперы? — замялся Десмонд, поймав испытующий взгляд мадам. — Когда я был в Италии, то мне повезло услышать многие лучшие оперы… в Риме, но в основном в Ла Скала в Милане.
— Вы что, совершили пешком паломничество в Милан? — натянуто улыбнулась мадам.
— Нет, мадам. Мне чрезвычайно повезло быть знакомым с мадам маркизой ди Варезе, которая
— И вас тоже? — презрительно усмехнулась мадам Донован, но, поскольку Десмонд пропустил ее колкость мимо ушей, продолжила: — И какие же оперы вам нравятся?
— Честно говоря, я устал от слезливых вещей, — улыбнулся Десмонд. — От дорогого Доницетти, Бизе и Пуччини. «Богема», например, — полная чепуха. Нет, я люблю великие оперы. Верди и Моцарта. Вот «Дон Жуан» — грандиозная вещь. А еще я люблю испанца Мануэля де Фалью.
— Вы, без сомнения, забыли о Вагнере.
— Вагнер меня и оглушает, и одновременно завораживает. Но у него есть несколько замечательных произведений.
— А вы знаете арию Вальтера из «Мейстерзингеров»?
— Это, возможно, прекраснейшая из когда-либо написанных арий… Да, мадам, я знаю ее… и вполне прилично.
— А не могли бы вы… Не могли бы вы исполнить ее для меня? Хотя она, конечно, невероятно сложная…
— Ради вас, мадам, я могу попробовать…
— Не волнуйтесь, если у вас вдруг не получится, — смягчилась мадам Донован. — Мы тогда подберем для вас что-нибудь попроще.
— Благодарю вас, мадам, — коротко отозвался Десмонд, до которого только сейчас дошло, что она специально выбрала такую сложную арию, чтобы поставить его в неловкое положение.
И, словно подтвердив его подозрения, мадам сказала:
— Не возражаете, если я приглашу слуг с друзьями посидеть у дверей в коридоре. Они просто умирают, как хотят вас послушать.
Десмонд с трудом подавил улыбку, ведь мадам Донован не знала, что с этой арией он победил на конкурсе, а потом исполнял ее в салоне маркизы для аудитории не менее трехсот человек, представлявших собой сливки римского общества.
— Мадам, присутствие зрителей, конечно, будет несколько нервировать меня. Но если вы настаиваете, можете их позвать.
Позвав слуг, мадам Донован рассадила их в коридоре возле полуоткрытой двери, а затем уселась сама, точь-в-точь как кошка перед миской со сметаной.
— Мадам, вы простите меня, если я вас разочарую?
— Конечно, мой дорогой Десмонд. А теперь начинайте. Мы с нетерпением ждем.
Десмонд выдержал паузу, быстро сыграл интродукцию, а потом, откинув голову, начал петь по-немецки.
Он твердо решил выложиться до конца и уже после первых нот понял, что находится на пике формы и никогда еще не пел лучше.
Десмонд действительно выступал перед благодарными слушателями, и когда он закончил, то в коридоре на минуту воцарилась мертвая тишина, а затем раздались бурные аплодисменты.
Он остался сидеть за роялем и, после того как аплодисменты стихли, произнес:
— Но сегодня, в день Светлого Христова Воскресения, я не могу не спеть гимн во славу нашего Спасителя. — И без всякого перехода он запел свой любимый гимн — сладкозвучный «Panus Angelicus».
Когда стихли последние звуки гимна, потрясенные слушатели встретили его почтительным молчанием. Десмонд бросил взгляд в сторону дивана. Мадам Донован сидела вся в слезах. Посмотрев на Десмонда невидящими глазами, она знаком велела ему прикрыть дверь и присесть рядом с ней. Когда он исполнил ее просьбу, она взяла его голову в свои руки и прижала к своей теплой, мокрой от слез щеке.