Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Люси и ее сын чинно уселись, каждый на краешке стула с прямой спинкой, они сначала переглядывались, не решаясь заговорить в незнакомой обстановке, потом стали осматриваться. В центре стола, покрытого грубой коричневой скатертью, красовался фикус в фарфоровом цветочном горшке. На каминной полке громко тикали часы в виде мраморного храма, на полках стояли ряды книг с темным корешком, – очевидно, хозяин кабинета был человеком весьма ученым.
Через несколько мгновений в комнату медленно вошел пожилой господин.
– Я брат Уильям, – протягивая
На его голове сидела маленькая черная скуфья, поношенное облачение лоснилось и было усыпано на груди нюхательным табаком, с плеч ниспадала короткая черная пелерина. Годы согнули его спину, он шаркал при ходьбе. Его чисто выбритое лицо, испещренное красными прожилками, от старости расплылось – нависшие брови, складки на шее, отвислые, как у старого бульдога, щеки.
Однако, несмотря на эти признаки дряхлости, он казался мудрым и добрым стариком, наделенным проницательностью и умом.
– Да, я брат Уильям, – усевшись, повторил он со слабой улыбкой.
Увидев эту улыбку, Люси позабыла про возраст брата Уильяма, понимая только то, что он ей нравится.
– Не хочешь ли немного прогуляться и познакомиться с другими мальчиками? – после недолгой беседы спросил он у Питера.
Брат Уильям ударил по столу маленьким колокольчиком, и почти сразу вошел молодой монах – темноволосый, опрятный, внимательный.
– Брат Алоизий, – промолвил настоятель, – возьмите этого молодого человека и покажите ему школу. Не бойся, – глядя на Питера, добавил он, – твоя мама пока не уезжает.
Но Питер не боялся, он по-прежнему находился в радостном возбуждении. Схватив брата Алоизия за руку, он едва ли не рысцой выбежал из комнаты.
– Прекрасный мальчик, – медленно поворачиваясь к Люси, с выразительной неторопливостью заметил настоятель, – чрезвычайно впечатлительный.
Он говорил это каждой матери. Для отцов он выбирал другие выражения: «Отважный парнишка». О-о, он был очень симпатичным стариком. Люси так и подумала, ничего не зная о десяти тысячах подобных бесед, которые сделали бы честь брату Уильяму на небесах, и, принимая эти слова как комплимент, чуточку зарделась от удовольствия.
– Немного кекса и вина после путешествия вам не повредит, полагаю? Да, конечно! – пробормотал старик и, пожевав челюстями, подошел к буфету, где был нарезан кекс с тмином и стоял графин хереса. Через минуту брат Уильям вернулся и предложил Люси бокал вина и ломтик кекса. Себе он ничего не взял, сел напротив нее и ласково произнес: – Когда ваш сын к нам привыкнет, он будет здесь счастлив.
Люси кивнула и, приподняв черную вуаль, сняла одну лайковую перчатку и стала робко отщипывать от кекса. Она вдруг осознала неотвратимость расставания с сыном. Слова застревали у нее в горле.
– Он еще маленький, понимаете, – давясь кексом, сказала она, – и я беспокоюсь о его здоровье.
– У нас многие дети младше его, – задумчиво заметил настоятель, – и к нам
Последовала короткая пауза, потом, обдумывая каждое слово, Люси робко проговорила:
– Надеюсь, вы позаботитесь и о нем. Понимаете, он у меня один.
Настоятель потянулся к ней и ободряюще похлопал ее по плечу, пробормотав что-то в знак согласия. Потом, взглянув на черное платье Люси, уверенно сказал:
– Как я понимаю, недавно вас постигла тяжелая утрата?
– Да, – призналась она.
– И это вас очень огорчает, – тактично произнес он. – Я это вижу.
Она вновь кивнула, и ее глаза моментально наполнились слезами.
– Бедняжка, бедняжка, – пытаясь утешить ее, пробормотал он.
Созерцание этого теплого живого юного существа, опечаленного и ждущего его сочувствия, доставляло ему странное мимолетное удовольствие. Ему нравилось это тонкое чувственное возбуждение – для него оно было редким наслаждением. Часто, за недостатком других конфидентов, он вызывал мальчиков на доверительные слезливые признания.
– Болезнь была долгой?
С ресниц Люси сорвалась теплая слеза и упала в бокал с вином. Эта тихая странная комната, с ее монашеским уединением, пылинки, пляшущие в солнечном луче, который падал на старинные книги, престарелый монах с его деликатным сочувствием и, превыше всего, расставание с сыном – все это вдруг растрогало ее. Она скрывала свои чувства, если не считать той единственной слезы, ибо ее горе казалось ей постыдным.
Настоятель крепко сжимал ее плечо рукой с набухшими венами, бормоча слова утешения. У него не было духовного сана, и он не мог принимать исповедь, однако некое ощущение сродни благодати, властное, но спокойное, закралось в его душу и овладело ею, как букет выдержанного вина или звучание забытой романтической мелодии.
Когда Люси успокоилась и смогла наконец говорить, ругая себя за проявленную слабость, он стал рассказывать ей о школе, о том, что братство надеялось построить новое здание, и о том, что он здесь уже сорок лет. Она внимательно слушала. У нее и в мыслях не было осмотреть дортуары, как это было принято, да он и не приглашал ее туда. С ней не беседовала ни надзирательница, ни экономка. Должность надзирателя занимал брат Адольф, заведующий лазаретом. Именно он пришивал пуговицы к брюкам мальчиков, когда его об этом просили. В стенах этого учебного заведения женщины не появлялись.
– Вот оплата за первый семестр, – сказала Люси, – я хотела бы прямо сейчас внести эти деньги.
Она достала из кошелька необходимую сумму: одиннадцать фунтов. Джо еще не навещал ее, но она предпочла сразу выполнить это обязательство, зная, что он позже возместит ей расходы.
Брат Уильям сначала отмахнулся от денег, но каким-то образом, словно нехотя, принял соверены, и в следующую минуту в сумке Люси оказалась расписка с его печатью. Она встала.
– Мальчик! – воскликнул он и вновь позвонил в колокольчик.