Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Он поднял на нее умоляющие опечаленные глаза:
– И ты ни в чем меня не винишь? Я не удивился бы.
– Я ни в чем тебя не виню. Ты просто не понимаешь, как я счастлива.
– Я хотел многое для тебя сделать, – с унынием твердил он. – Ты ведь читала мои письма. Это всего лишь вопрос времени. Я бы сделал для тебя что угодно.
– Мне потребуются некоторые вещи, – оставаясь спокойной, ответила она. – Расход пустяковый.
Его глаза вдруг повлажнели. Видимо, мысль об ее отъезде поборола собственнический инстинкт, и он стал вновь клятвенно уверять Люси в своем желании помочь. В порыве чувств он позабыл о своем обычном эгоизме, просил рассказать подробности, потом достал бумажник и лихорадочно
– Купи все необходимое! – горячо воскликнул он. – Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.
В переломные моменты жизни Питер мог быть добрым. Эта черта была свойственна всем Мурам. Делая свое щедрое подношение, он находил в этом удовлетворение от исполненного долга. Девять месяцев назад Люси с презрением отвергла бы этот дар, но в ту минуту без слов и угрызений совести приняла деньги. Они были не для нее, а для Бога. Растроганный скорее этим самообладанием, нежели проявлениями привязанности, в порыве нежности Питер снова протестовал, обещал, бурно выражал сожаление. Но Люси превосходно владела собой. У него возникло странное ощущение, что она бесконечно далека от него. Встав, чтобы уйти, он с несчастным видом произнес:
– Я приду повидаться с тобой завтра.
Вновь улыбнувшись, она поцеловала его.
Когда сын ушел, Люси с минуту посидела в раздумье, потом убрала деньги, которые он ей дал, и спустилась в уютную, оклеенную красно-коричневыми обоями столовую, где уже подали простой, но превосходный ужин. Наслаждаясь едой, Люси сидела в тихом углу и не обращала внимания на других людей. Ее глаза, казалось уже приученные к смирению и безмолвному созерцанию, были опущены на сероватую скатерть. Люси поела и тут же поднялась.
Не было еще восьми часов, и под влиянием внутреннего порыва она надела пальто и шляпу и, спросив о чем-то у портье, вышла из гостиницы. Улицы пульсировали жизнью, напоминая огромные вены, по которым струился непрерывный людской поток. Мимо проносились двуколки и такси. Люди ехали в рестораны, в театры. Промчался частный автомобиль. Промелькнула белая рубашка, сверкнуло голое плечо. Часто в прошлом Люси с восторгом предвкушала первое посещение Лондона – обсуждала это сначала с Фрэнком, а потом, много позже, с Питером. Начать с небольшого обеда в «Трокадеро» – хотелось шикануть, возможно, пропустить по бокалу вина, посмотреть какую-нибудь смешную пьеску. Потом поужинать где-нибудь в Сохо, чтобы почувствовать настоящий богемный дух. Да, Люси планировала подобную поездку.
Но все это исчезло, и во рту остался лишь привкус пепла. Никаких желаний и сожалений. Предложи ей кто-нибудь сейчас осуществить эту столь желанную когда-то программу, и она холодно отвернулась бы. Это пустяк – пустяк по сравнению с тем, чем она теперь владеет. Она ходила по улицам, обуреваемая желанием – упоительным желанием, понятным ей одной. За весь день она еще не побывала в храме, но всей душой стремилась там оказаться. Ей снова пришлось спросить дорогу, и после недолгих поисков она увидела церковь. Вошла, преклонила колени и перекрестилась со вздохом счастья.
Люси поздно вернулась в гостиницу и, устав от прогулки, крепко уснула счастливым сном без сновидений. На следующее утро она встала рано. Ей нужны были вещи для монастыря, и после завтрака, взяв список матери настоятельницы и деньги Питера, она отправилась за покупками.
Найти все необходимое было нелегко, Люси безрезультатно побывала в четырех магазинах, где служащие удивленно поднимали брови: грубая материя и простой покрой? Но эти поднятые брови ничего не значили для Люси, и наконец, после долгих поисков – поисков, ставших для нее в этом приподнятом настроении истинным удовольствием, – она натолкнулась на небольшую лавку на Эджвер-роуд, где обрела то, что искала: скромное закрытое черное платье из сержа
И вновь в тот вечер к ней пришел сын, и они целый час сидели в маленькой спальне. Это был странный разговор, отмеченный необычной скованностью со стороны Питера. Люси снова ощутила прилив любви к нему – эта любовь никогда не иссякла бы, но теперь она скорее стала воспоминанием, чем явью, чувством, по-прежнему узнаваемым, но узнаваемым издалека, освобожденным ее воспарившим ввысь духом. Все же Люси была встревожена душевными муками сына. Ибо теперь у него было время обдумать ситуацию, и его сильно удручала бесповоротность разлуки. Его эгоизм не защищал от природной чувствительности и не мог противостоять очевидной неотвратимости отъезда матери. Случись это на расстоянии – если бы она уехала прямо из Глазго, – все было бы по-другому. Питер обладал счастливым даром, столь обычным для благовоспитанного эгоиста: «С глаз долой – из сердца вон». Его брак, заключенный в отсутствие матери, в полной мере демонстрировал это – Питер просто выбросил из головы неприятную мысль о ней и ее душевных страданиях. Но разлука застигла его врасплох, и, когда он увидел мать в маленьком гостиничном номере, это повергло его в глубокую печаль. Впрочем, она была мимолетной.
Питер продолжал настойчиво спрашивать, достаточно ли у Люси денег, предлагал еще. Это, по крайней мере, было явным свидетельством его искренности! Но Люси улыбнулась про себя: зачем ей сейчас деньги? Он заплатит за нее небольшой взнос ордену, и она сочтет это достаточной компенсацией за все, что для него сделала. Как ни странно, ее старания вырастить сына, когда-то отнявшие столько сил, при взгляде в прошлое стали казаться незначительными и мелкими. Казалось, она никогда не забудет своих страданий, столь же болезненных, как родовые муки, но память о них, подобно этой боли, постепенно угасла.
Однако Питер не успокаивался, с влажными от слез глазами он спрашивал, почему она покидает его. Он вновь и вновь повторял, что составлял планы на будущее, что действительно собирался это сделать. И самое главное, мама должна знать, что его дом должен стать и ее домом, даже Роуз сказала…
Да, хотя Люси утешала его, он был чрезвычайно расстроен. Она говорила ему о своем счастье, однако он впадал в еще большее уныние. Ей казалось, они вернулись в далекие годы его детства в Ардфиллане. Собираясь уходить, он, горюя совсем как ребенок, едва не разрыдался, и это вызвало у нее мягкую, сочувственную улыбку. Когда Питер наконец ушел, Люси осталась сидеть с сухими глазами и играющей на полуоткрытых губах легкой задумчивой улыбкой. Она почему-то ощущала, что больше не увидит его. Прощание получилось именно таким, каким ей хотелось.
Он пообещал на следующее утро отвезти ее на вокзал Виктория. Интуиция не подвела Люси: утром сын сообщил ей по телефону, что задерживается у пациента и встретится с ней на вокзале. Но на вокзал он не приехал, и его вины в том не было – просто он не мог оставить пациента. В каком-то смысле Люси даже обрадовалась. Она с самого начала желала, чтобы ее отъезд был тихим и скромным. Никакой демонстрации самоотречения, никакого мелодраматического прощания, никаких фальшивых чувств на пороге монастыря. Сама мысль об этом вызывала у нее презрение. Ее чувства скрывались в душе – любить Бога, отдать себя Богу. Таково было побуждение, которое с кипучей энергией двигало ее к этому шагу. А теперь был взят последний барьер, преодолено последнее земное препятствие. Гудок набирающего скорость поезда прозвучал как трубный глас, восхваляющий Бога.