Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Кронин Арчибальд Джозеф

Потом она вдруг подняла голову. И действительно, эта струна лопнула, и, слушая разнесшиеся эхом отголоски звона, Люси взглянула прямо в Его лицо. Его лицо! Она вздрогнула. Лицо это было повернуто в сторону и вниз, и глаза из-под опущенных век смотрели на нее со спокойным, но страдальческим узнаванием. Внезапно ее пронзила непонятная острая боль, и она отшатнулась в тень пилона. Но не смогла отвести глаз от Его лица. Ее взор был прикован к этим спокойным скорбным глазам, безутешным из-за нее, затуманенным печальным укором в ее адрес. Потом она ощутила, что ее охватывает дрожь, ибо на этом лице были написаны все испытываемые ею чувства. Каждая черта была отмечена страданием – израненный кровоточащий лоб, ввалившиеся бескровные щеки, полуоткрытые губы, за которыми виднелся распухший от жажды язык. Эти искаженные черты несли печать ужасной агонии мучительной жертвенной смерти. Но лицо

не было мертвым. Оно было живым, оно неодолимо, властно влекло к себе, жалость смешивалась в нем с болью, сила со слабостью, суровость – с состраданием. Вдруг Люси почувствовала, что теряет сознание, и отчаянно попыталась взять себя в руки, опустить глаза. Над ее головой к пилону было прикреплено распятие. Она смотрела на лицо Христа, висящего на кресте, – ничего нового, все это она видела уже тысячу раз. Пожалуй, это распятие отличалось своей величиной и правдоподобием, но в нем не было ничего, кроме дерева, гипса и краски. Однако Люси не сводила завороженного взгляда с распятого Бога. Ах, она часто видела лицо страдающего Христа, но никогда, никогда не испытывала ничего подобного.

Это лицо было так близко от нее, реальное и живое – с измученных губ слетало дыхание, на израненном лбу проступал пот, глаза звали, сочувствуя ее горю, предлагая ей милосердие, покой и любовь. Всю жизнь Иисус ждал ее, терпеливый и многострадальный, и она осознала это только теперь. Он ждал этого момента. Она видела окружающие предметы как в тумане, сквозь который проступала величественная, словно светящаяся, фигура Христа. Иисус! Иисус! Его лицо озаряло ее своим сиянием. Ее Спаситель, Которым она пренебрегла и Которого отвергла, предлагает ей Свою любовь! Опустошенная, повергнутая в уныние, покинутая, как и Он когда-то, она все-таки принадлежит Ему. Он понимает ее, Он призывает ее, Его глаза горят состраданием, ради нее кровоточит Его бок, ради нее бичевали Его нежное тело, Его руки, раскинувшиеся на этом позорном кресте, раскрыты для объятий. Он тоже страдал, и эти страждущие всеведущие глаза видят все, что она вынесла. Не Он ли провозгласил тщету всех вещей, кроме любви к Богу? Не Он ли предопределил ее судьбу, сделав так, что она в конечном счете пришла к Нему?

Вдруг до ее слуха донесся звенящий голос: «Ищите же прежде Царства Божия». Люси побледнела, она была потрясена, душу затопила бесконечная нежность. О-о, вид преображенного лика! Вынести этого она была не в силах. Ее трепещущее сердце кипело непонятной страстью, излившейся из самой ее грусти. Эта страсть росла и росла, заполняя ее целиком, и, когда бедное тело не могло больше вмещать это чувство, в ней что-то произошло и ее дух вдруг обрел крылья и воспарил к фигуре Христа – ее Спасителя. Вверх, вверх устремлялась она, в Его ожидающие объятия – о-о, нежданная, невероятная радость! В экстазе она чувствовала, как ее нежно обнимают руки Искупителя. Голова ее склонилась, а из глаз хлынул безудержный поток слез. Припав к Его груди, она рыдала от счастья. Иисус, Сын Божий, слава Своего Отца, сияние непреходящего света, – Он принадлежит ей, и она наконец принадлежит Ему. Почему она никогда прежде не обращалась к Нему? Она прошла через пустыни тщеты, измучила себя суетными трудами. Но теперь она пришла к Нему, ныне ее душа соединилась с Творцом. Она была создана для этой цели. По сравнению с этим единением жизнь – ничто, смерть – ничто! Вокруг нее в небесной гармонии счастья звучал хор ангельских голосов.

– Иисус! Иисус! – в экстазе бормотала Люси. – Наконец я пришла к Тебе. Ты – мой, а я – Твоя навеки.

Она долго стояла на коленях, охваченная религиозным порывом. Она не видела мессу, не услышала ни слова из проповеди. Она ни на кого не смотрела, и на нее никто не смотрел. Она даже не знала, что все бедные прихожане ушли. Она осталась одна.

Наконец Люси медленно пошевелилась. Ее лицо, как и сияющий лик в ее видении, преобразилось. Могла ли она предполагать, что, войдя в церковь в столь жалком виде, выйдет из нее утешенной и умиротворенной? Люси быстро и взволнованно наклонилась, поцеловав ступни фигуры на кресте.

Удивительно приподнятым было состояние ее духа, но она втайне опасалась, что это счастье долго не продлится. Люси боялась, что недостойна столь ценного сокровища. Однако ее страхи оказались беспочвенными. Счастье продолжалось, оно принадлежало ей, росло с каждым днем и становилось сутью ее жизни. Многое ждало искупления – вся ее прежняя холодность и небрежность.

Удивительно, до чего пышно и стремительно расцветал ее религиозный пыл, и от этого цветения укреплялись глубокие духовные корни ее счастья. Она вновь и вновь приходила в церковь Святой Марии, сделав ее своим желанным прибежищем,

к которому неизменно обращалась. В небольшом и непритязательном храме не было особых достоинств, но именно здесь Люси обрела благодать через высочайшую милость Создателя. Сюда она стала приходить, чтобы молиться, посвящать себя и свою жизнь Богу, ежедневно присутствовать на причастии. Эти бесценные моменты, когда Иисус дарил ей Свое тело, соединяя Себя с ней, теперь переполняли ее душу невероятным радостным экстазом. Никогда прежде не осознавала она всей значимости евхаристии. В прошлом, когда Люси на Пасху исполняла свой долг, принимая гостию и чувствуя на языке крошечную облатку, этот обряд казался ей торжественным, но не волновал ее. Она считала его частью своей веры, этому ее научили, но теперь все было по-другому. Слияние с Христом было реальным и несомненным, оно разжигало ее пыл, подстегивало сильное желание вновь испытать тот момент, когда в ее видении Он обнимал ее любящими руками.

Но что могла сделать Люси, чтобы показать свою ответную любовь и благодарность? Сама глубина ее страсти требовала от нее больших свершений, в упоении она стремилась принести какие угодно жертвы. Она желала более близкого и более обязывающего единения. Все ради Иисуса – таков был основной смысл ее жизни, и он нес ее вперед как неудержимый поток.

Однажды вечером, когда Люси, погрузившись в размышления, сидела в своей тихой комнате, ей вдруг пришло откровение, – наверное, так же пришла к Марии Благая Весть. Простое, неизбежное и даже дерзкое – далеким от религии людям оно могло показаться просто нелепым, но для Люси стало источником сладчайшего вдохновения. Всецело отдать себя Богу! Ею двигал порыв полного самоотречения. И что помешало бы ей уйти от мирской жизни? Ничего – не было ничего, что могло бы ее удержать. Словно вся жизнь Люси – постепенная утрата веры в блага земные – подготавливала ее к такому высочайшему завершению. Она тотчас же упала на колени и возблагодарила Иисуса за эту мысль. В ее душе медленно крепло это решение. Она испросила совета у своего духовника и получила его, а затем пришла к вполне взвешенному решению.

Девять месяцев назад она явилась в эту церковь несчастной, разуверившейся женщиной. Во всем она потерпела неудачу. Но разочарования остались позади – теперь у нее есть одна вещь, которая никогда ее не подведет. Вот в чем заключалась причина неожиданного поступка Люси по отношению к «Хендерсон энд Шоу», и отчасти из-за этого она пришла в храм нынче вечером.

По окончании благодарственной молитвы Люси оставалась на коленях, видя, как священник отошел от алтаря и направился в ризницу. Именно он в свое время помог ей, и теперь она хотела с ним поговорить.

Это был отец Джон Талбот, в то время возглавлявший приход церкви Святой Марии на Гарнет-сквер. Суровый и неутомимый, этот человек отличался большой набожностью, и даже его враги не ставили под сомнение искренность его веры. Эта истовая вера заставила его отказаться от собственности – он был из семьи известных землевладельцев – и примкнуть к Церкви. Та же убежденность была присуща ему и теперь. Фанатик, который работал в одиночку в своем бедном приходе, последовательно придерживался поста, не ел мяса, пил только воду, постоянно носил власяницу, бичевал себя в полночь перед алтарем, он втайне занимался всеми видами умерщвления плоти. Его называли глупцом, святым, фанатиком, но никто и никогда не говорил, что он притворщик. Впрочем, этого не допускал сам внешний вид отца Джона.

В его высокой, прямой, изможденной фигуре чувствовалась непреклонная, почти ожесточенная суровость. Темные волосы, худое бледное лицо, красивый нос с горбинкой и узкими ноздрями, тонкие губы, большие строгие, немного запавшие глаза. Его лицо, как и манеры, никогда не смягчалось, всегда оставаясь мрачным, жестким, сосредоточенным, почти пугающим. Сейчас он переодевался в ризнице – полутемной комнате, в которой ощущался легкий аромат ладана и разогретого воска. Там было тихо, если не считать доносившегося из угла шороха, где двое алтарных мальчиков снимали сутаны. Отец Джон снял мантию, сложил ее, затем снял стихарь. Вдруг послышался стук во внутреннюю дверь, что соединяла ризницу с залом для молящихся.

– Выйдите, – не поворачивая головы, сказал Талбот прислужникам.

Он говорил холодным суровым тоном, те немедленно повиновались и вышли через заднюю дверь во двор. Разгладив сложенную мантию, отец Джон надел биретту, затем подошел к внутренней двери и открыл ее.

– Я вас ждал, – сразу начал он. И, впустив Люси в ризницу, помолчал, пристально ее разглядывая. – Так вы приняли решение?

– Да, святой отец.

– Вы обдумали все, о чем я вам говорил?

– Обдумала.

– Всецело посвятить себя…