Избранные сочинения. 3. Стихотворения
Шрифт:
она: вершина дерева — бывшая вершина ночи.
он: вы слышите? здесь все горит от звуков.
она: я слышу паузу — она легка, быстра.
он: мой голос разбудил свои чужие мысли, они
хотели молча отдохнуть, сбивая истину на
путь.
она: от тени два письма — одно, другое не
безмолвствует.
он: помните, мы молчали, слова забывались.
она: да, здесь все сказано,
1979—1980
углы бескрайние кочующих небес,
мир в возрасте дождя — таков ответ оконный,
и если призрак — мост, его прозрачный вес
не может заглушить воды ночные стоны.
и, отрывая тень от преданной стены,
от каждого огня, чернеющего где-то,
уходит этот звук, но лишь оттеснены
воды стенания на край ночного света
деревья приближались к ночи,
дул ветер северо-ночной,
был каждый миг небрежно-точен,
взлетая искрой голубой.
был воздух младше на мгновенье
железных крыш и куполов,
и свежесрубленные тени
своих не ведали стволов.
тогда, разбужен краткой смертью,
где звезд горящие черты,
ударом медленным измерил
лучи ночные высоты.
и молнии, которых нет,
и свет, который есть напрасно.
листва с ее прохладой ясной —
среди колышущихся лет
отчетливо вокруг
стоял тот день немалый,
его чужая тень надменно занимала:
то бледным холодом, то смелой крутизной,
и весь тогдашний миг
сверкал — еще земной.
походка уводила вдаль,
а там ждала подруга дали,
вертя веретено из незаметной стали:
по утренним пройдя законам,
по легким водам и краям —
чтобы себя оставить там.
но долго ли могли об утренние взгляды
дробиться зеркала, как ледяные сны?
они еще внутри, день, наступивший рядом,
не знает ни годов, ни собственной длины.
ее краса — здесь,
возле самых буден —
полуотражена, полуобнажена,
сегодняшний приход забыт недавно будет —
о, в светлых именах Матрешечка —
княжна!
пусть хрустнет ветвь —
так взгляд
деревья слишком здесь,
чтобы быть слишком там.
устанут ли следы сентябрьских прогулок,
или устанет ночь
по скошенным местам?
ее коснулся свет полночный, был край,
часы смотрели врозь, где веер воздухом
отточен среди колышущихся гроз.
полночный аромат часов, и в лепестках
ее оттенок, задвинув облачный засов,
ушла японушкой от стенок.
— прошу не верить каждой строчке... они
умрут поодиночке.
тогда я двинул речь повторно — туда,
где прежде смысл бывал, но удивленный
наповал, стал тенью утренне-игорной.
был нежен поцелуй, как пламя: чем боль
ше времени вокруг, тем кратче срублен
ное нами за далью огражденных рук
пока огарок свет колышет,
пока все медленнее запад,
ее шаги, себя не слыша,
вперед задумались? назад ли?
быть каждый миг — ей слишком больно.
то краткой паузой, то вечной
она, задумавшись, невольно
свои укутывает плечи.
для этих дней — она устала,
для тех — она еще дитя.
лишь ночь, скрестясь с лучом из стали,
вязанье трогает, летя
открыто небо для объятий, для голубых
и черных туч,
пусть ветер смел, как его матерь — как
даль безмолвная, летуч.
пусть краток миг одновременный, пусть
вечность юная — одна,
но ливня отблеск современный узнает
сабельно она.
тогда в безбрежное названье вольется
холода восток,
и тщетно будет опозданье: удар
задумчиво-высок
из года
вышел хмуро, гневно — словно из ка
менной стены, и снова вечер
многодневный и звезды локтем
сметены.
которого из них так черный локоть
звучен? и разве угол тот громопо
добней тучи?
проиграно золото,
походка проста,
висячего холода
два темных моста.
еще не всех столетий тени
на холм старинный прилегли,