Избранные сочинения. 3. Стихотворения

Казаков Владимир Васильевич

неслышнее его.

все чудится всему,

здесь ангел замурован,

иль эти два крыла —

тень навсего-всего?

прелестное дитя,

когда вопрос неслышен,

то крылья — не ответ,

а лишь случайный звук,

сквозь огненную толщь

прозрачно холод дышит,

не ведая воды

невызволенных мук,

а время наготу —

свою и всех созвездий —

так медленно спешит

за башнями

укрыть,

что только облака,

да ангел неизвестный

багрово доживут

до утренней поры

* * *

слова то звонко, то никак

осенний смысл разъединяли:

небес заоблачный чердак

набит неконченными днями.

а ветер, вместо крыш железных,

срывал железные места —

покуда ливни с неба слезут,

чтоб встать у древнего моста.

по обе стороны его

два ливня каменно устанут,

чтобы не вспомнить ничего,

уйдя в ноябрьские страны

* * *

о, туча, ты уже уходишь,

твой путь вечерне-серебрист,

ты даже запад не находишь —

там, где осенний дремлет лист,

ты даже завтрашнего края

небес и выступивших стен

коснулась, облачно не зная

о злато-огненном кресте.

не оттого ль, что миг тогдашний

был на два ливня рассечен,

часы на вспыхивавшей башне

чуждались каменных времен?

* * *

вдруг ни один из дней

совсем не стал осенним,

лишь ночи иногда

светились, как сентябрь,

и долгих фонарей

струящиеся тени

входили то в листву

то лишь в самих себя,

да ветер никакой —

или почти восточный —

срывал последний хлад

с темнеющих ветвей,

как будто не чугун,

а сама ночь не хочет,

чтоб призраком оград

он сталкивался с ней,

да медленная кровь

с ее неспешным цветом,

да черная река

с ее неспешным днем,

да будущая ночь,

оставшаяся где-то —

как будущей весны

ноябрьское дно

* * *

здесь воздух в глубь себя

уходит, вечерея, —

с одним лишь фонарем

с одной лишь темнотой,

как будто вглубь ведет

безмолвная аллея,

касаясь тишины

старинной и густой.

и черная листва —

когда-то золотая,

о белом далеке —

когда-то никаком,

не помнит ничего

и лишь звенит, слетая,

чтоб тронуться

туда

с ноябрьским ветерком

* * *

еще не ночь, но уже день,

еще не хлад, но уже холод,

и ветер горбится везде,

где только ветви свищут голо,

и свет топорщится на них,

и сталь листается стальнее

мгновений черно-голубых,

на голых сучьях леденея

* * *

звучит, как множество безмолвий,

ноябрь — безлиственный давно.

ее обычай сероглазый —

смотреть в холодное окно,

где немигающего ливня

и взор и утренняя сталь

пронзают сумрак запоздалый,

как плоть последнего листа

* * *

еще была не ночь,

еще был день старинный,

еще во льду реки

крепился лунный свет,

а ветер с фонарем —

прерывистый и длинный —

уж рыскал и искал

среди весенних лет,

он имя называл,

фонарно искажая

и цвет его и смысл

и даже белизну,

но знали лишь часы

да полночь небольшая

да черная вода,

где сумерки блеснут,

где отразится миг

во всем своем дрожаньи

во всем своем везде

во всем своем всегда,

где крылья, что фонарь

прерывисто держали,

уже не исказят

горящего следа

* * *

любимое слово — однажды.

любимое время — сейчас.

мне будущим кажется каждый

вечерне-законченный час.

и если бы время не знало

не знающих времени стен,

оно бы стремилось к началу

сквозь каждый небудущий день

* * *

ночь скрылась за углом,

а вместе с ней исчезли

и эта темнота

и этот странный день.

кареты шелестят,

и кони скачут резво,

но неподвижен час —

на башне и везде.

беззвучны облака,

безоблачные звуки

как будто стерегут

весенне-хрупкий лед —

чтоб эта тишина,

проваливаясь звонко,

разламывала слух

слегка наоборот.

еще есть столько звезд

в запасе у безмолвья,

еще есть столько слов

(в запасе у кого?),

чтобы в толпу дождей

врубившись стаей молний,

не ведать: этот смысл

прощальный для чего?

о, темный циферблат

вознесшийся сурово,