Изгнание из рая

Загребельный Павел Архипович

«Вот гадство, — подумал Гриша, невольно цепенея, — это Рекордя уже все ему разболтал, а этот, вишь, спит, а на ус мотает».

— Я бы вас попросил, — стараясь быть официальным, сухо промолвил Гриша, — я бы не хотел, чтобы вы…

— Ну, ну, — догрызая огурец, добродушно взглянул на него Пшонь, — это я так, между прочим. Для моих карасиков. А теперь верите, что Пшонь — это Шпонька?

— Я к вам по совершенно другому делу, — дипломатично уклонился от ответа Гриша. — У меня к вам просьба.

— Просьба?

— Да.

И тут Гриша раскрыл

свою душу про стадион и про наивысшие мечтания. Это было так неожиданно, что даже Пшонь со всеми неисчерпаемыми запасами его нахальства немного растерялся и не отважился выступить в роли консультанта, только сказал:

— Есть у меня один человечек!

— Знаток? — обрадовался Гриша.

— Ох и человечек же! Гений спортивного дела! Заслуженный консультант всего, что нужно проконсультировать, непоколебимый авторитет, кладезь спортивной мудрости.

— Где же он?

— Далеко.

— Мы могли бы его пригласить?

— Трудно, однако можно.

— Что для этого нужно?

— Нужно подумать.

— Прошу вас, подумайте.

— Значит, так: я еще малость тут посплю, а уж потом подумаю.

Гриша попятился почтительно и с пиететом.

Еще в тот же день он поймал в степи Зиньку Федоровну и заговорил о финансовой поддержке для того, чтобы пригласить и достойно встретить прославленного консультанта по спортивным вопросам.

— Да зачем он тебе? — вздохнула Зинька Федоровна. — Стадион все равно ведь никто не финансирует.

— Потому что нет идеи. А когда дадим идею — все появится: и деньги, и поддержка, и понимание.

— Бог в облаке появится, — мудро заметила Зинька Федоровна. — Хочешь, вот и приглашай этого своего…

— Сельсовет не имеет представительских средств.

— А я их имею?

— Ну, тогда… Тогда, Зинька Федоровна, я… на свои собственные… еще комбайнерские…

— Проторгуешься.

— А я на жатву снова к вам на комбайн попрошусь!

Когда даже председатель председателя не хочет понять, то как же жить дальше?

ЗАУХОПОДНОСОР

За время своих переселений и переименований Веселоярск, можно сказать, привык и ко всякого рода советникам, и к консультантам-проектантам, и к эрудитам-ерундитам, — и теперь тут никого и ничем не удивишь. Все воспринимается с надлежащим спокойствием, которое когда-то называли философским, а теперь можно бы именовать веселоярским, и даже когда дезориентированные сторонники дядьки Вновьизбрать подняли панику, что якобы новый голова куда-то улетел, никто не встревожился: может, человеку надо, вот он и полетел. Полетает — да и вернется снова. Летают же герои латиноамериканских и украинских химерных романов, так почему бы и Грише Левенцу тоже не попробовать?

Поэтому никто не удивился еще одному консультанту в Веселоярске, тем более что привезен он был неофициально, без предупреждений и объявлений, актива для встречи и бесед Гриша не созывал, борщ у тетки Наталки не заказывал, вообще не просил ни у кого ни помощи, ни поддержки, ни даже сочувствия. (Последняя

фраза упорно выпутывается из ее синтаксического окружения — и что же мы имеем? Забыли про Зиньку Федоровну и все сваливаем на Левенца? К сожалению, такова у него роль и в жизни, и в нашем повествовании.)

Консультанта привез Рекордя. Не следует думать, что он решил покончить со своей ущербностью и статусом тунеядства, — просто для разминки смотался на отцовском «Москвиче» в областной центр и привез того, кого велел ему привезти — не Левенец, нет! — новый преподаватель физкультуры Пшонь.

Он высадил его возле сельсовета, крикнул Грише снизу:

— Вот, привез!

И помчался дальше дармоедствовать, заставив прибывшего ждать Гришу.

Гриша побежал вниз встречать консультанта.

— Какая радость! — закричал он. — Какая честь для нас!

Консультант развел руки и одарил Гришу взглядом и улыбкой наивного разбойника. Дескать, к вашим услугам без остатка.

— Конон Орестович Тавромахиенко, — представился он. — Прошу не удивляться памилии. Означает она: бой быков. Греческое слово — тавромахия. Наверное, предки мои назывались проще: Убейбык. А потом кому-то надоело, заменил на греческую. Имел пантазию человек!

Тут Грише следовало бы заметить, что Конон Орестович не выговаривает звука «ф», заменяя его на «п», так же как его предок заменил когда-то Убейбыка на Тавромахиенко, но дело в том, что Левенцу было не до каких-то там мелочей, — он весь был во власти созерцания этого необычного человека, принадлежавшего, может к редкостнейшим экземплярам человеческой породы.

Ростом Тавромахиенко не поражал, был, можно бы сказать, умеренного роста, зато брал другим. Шея — граненая, как железный столб, плечи — косая сажень, грудь — колесом, кулачищи — гантельно-гранитные, глаза — стальные, в голосе металл. Такими рисуют в учебниках истории древних ассирийцев: руки как ноги, ноги — как руки, не люди, а быки и львы. У Гриши было намерение покормить гостя, потом уж приступать к делу (для этого попросил он маму Сашку приготовить хороший обед), но теперь, посмотрев на этого человека, испугался: куда его еще кормить — в нем и так силы как в тракторе К-700, все вокруг звенит и гудит, земля трясется, деревья гнутся. С таким лучше натощак.

— Вы, значит, по спортивной линии? — на всякий случай уточнил Гриша.

— Мастер спорта по всем видам! — загремел Тавромахиенко. — До заслуженного не дошел, решил сменить квалипикацию. Занимаюсь научными разработками. Пишу монограпию! Страшное дело!

— Нам бы консультацию, — несмело прервал словоизвержение Тавромахиенко Гриша.

— Консультацию? Глобцы, о чем речь! По всем видам спорта!

В груди Тавромахиенко гудело, как в пустой цистерне из-под ядохимикатов, в горле клокотало, будто у жеребенка, и от этого в словах, произносимых Тавромахиенко, появлялись совершенно неожиданные звуки: вместо «хлопцы» получалось «глобцы», «хата» становилась «гата», «бык» превращался в «бгыка», «черепаха» — в «черебпаху».