Изгнание
Шрифт:
Однажды Роман, скосив глаза на цепочку молодых тополей, растущих на краю будущего маисового поля, сказал:
— Нужно содрать с них кору.
Джозеф задумался:
— На следующий год будет меньше работы, да?
Роман кивнул, и хотя они весь день трудились не покладая рук, все же решили поработать еще часок-другой, чтобы содрать кору с каждого дерева: от таких колец деревья чахли и вскоре умирали.
— Ужасно противно этим заниматься… — признался Джозеф, покаянно глядя на загубленную, изуродованную им живую красоту: пришел человек
С каждым днем Китти все больше нравилась дикая, первобытная красота этих мест. Погода улучшалась с каждым днем, и она осмелела. Ничего не говоря Джозефу и Амелии, она все дальше уходила от хижины в лес, иногда даже забираясь на границу с участком Романа — туда, где ручей впадал в реку Кентукки.
Там царило раздолье полевых цветов, распустившихся вдоль всего берега; большие плоские камни краем касались воды… Она любила садиться на них, любуясь игрой солнечных бликов на водной глади и великолепными осенними красками увядающей листвы в глухой чаще. И всякий раз, когда она брела по заваленным опавшими листьями дорожкам или сидела на отполированных камнях возле ручья, ее не покидало чувство абсолютной нетронутости этой природы и своей единственности в ней.
Иногда неподалеку от хижины, где густые рощицы закрывали собой ручей, они с Присси, раздевшись донага, по очереди бросались в холодную воду, не выпуская друг друга из виду, охраняя друг друга… Потом вылезали из воды — посиневшие, с гусиной кожей — и, наскоро одевшись, стремглав бежали домой. Однажды, задыхаясь и смеясь, со все еще мокрыми волосами, они столкнулись на крыльце с только что приехавшим Романом и встречающим его отцом.
— Господи, да ты погляди на них! — беспомощно воскликнул он, обращаясь к Роману. — Они снова бегали к ручью! Ведут себя точно как их мать!
Китти, заметив, что Роман, улыбаясь, внимательно смотрит на нее, вспыхнула.
— Мне всегда говорили, что нельзя рисковать здоровьем и подолгу сидеть в воде, — сказал он, и голубые глаза его искрились озорными смешинками.
— До этого могут додуматься только мои женщины! — сокрушался Джозеф.
— Однако я слышал, что Бен Франклин страдает таким же недостатком, — пришел Роман на помощь Китти, которая старалась преодолеть смущение. — Он тоже все время плещется как рыба, но, судя по всему, вода пошла ему только на пользу.
Присцилла бросилась вон из комнаты. Китти, пробормотав что-то невразумительное о необходимости помочь матери, последовала за ней — высушить волосы и обрести более приличный вид.
Роман привез последние новости с востока: судья Гендерсон организовал встречу с большинством пайщиков Трансильванской компании, и на ней было принято решение увеличить цену за сто акров земли с двадцати до пятидесяти шиллингов.
— Черт их подери! — загремел Джозеф. — Неужели они ждут, что я выплачу им разницу?!
— Не знаю, — ответил Роман. — Но уже чувствуется общее недовольство: в форте Хэррод, например, люди говорят, что они не для того
Джозеф довольно хмыкнул:
— Ричард Кэллоувэй сказал мне, что и в форте Хэррод, и в Бойлинг-Спрингсе, и в Сент-Асафе были недовольны, когда Гендерсон созвал свою… как это Ричард назвал? А, «палату депутатов»! — весной прошлого года. Он сказал, что всем им очень не понравились утверждения, что застолбленная ими земля на самом деле принадлежит Трансильванской компании.
— Разумеется, не понравились! И не могут понравиться… Но компания, кажется, направила своего делегата на Континентальный конгресс — убедить его членов признать Трансильванию в качестве четырнадцатой из американских колоний.
— А разве это возможно?
Роман пожал плечами.
— Они говорят, что Том Джефферсон не станет обсуждать этот вопрос, даже если такое решение будет одобрено конвентом Виргинии.
— Ну а твоя позиция? — спросил Джозеф.
Роман помедлил с ответом. Он сидел на грубой скамье без спинки, прислонившись к стене хижины, и смотрел на длинный извилистый ручей, который за полыхающими желто-оранжевым цветом деревьями сверкал на солнце как яркая голубая ленточка.
— Я ничего не имею против Гендерсона, — промолвил он, — хоть мне и не совсем нравится идея правительства.
Джозеф с минуту размышлял над его словами.
— Знаешь, — наконец сказал он, разглаживая морщины на лбу. — Все-таки это они уговорили меня приехать сюда, и лучше я останусь с ними — по крайней мере, сейчас.
— Каждый поступает так, как считает нужным, — согласился с ним Роман. — Говорят, скоро сюда приедет дядя судьи — Джон Уильямс. Они избрали его главным агентом компании… Может, ему удастся все уладить.
Амелия из хижины прислушивалась к их беседе. Она взяла двух крупных зубаток, которых принес ей накануне Джозеф, и положила на очаг, осторожно покрыв их горячими углями. Вскоре кожа от огня затвердела и дала трещины, сквозь которые проступила нежная сочная плоть. Зелень варилась в котелке. Из спальни вышла Китти и принялась размешивать с водой маисовую муку для лепешек, но Амелия отвела ее в сторону.
— Этим может заняться и Присс, — сказала она, — а ты отправляйся-ка к мужчинам и скажи Роману, что мы приглашаем его поужинать.
Пригладив волосы и расправив свою спадающую мягкими складками синюю юбку, Китти вышла на крыльцо.
— Роман, мама приглашает вас поужинать с нами, — сказала она, очень боясь, что щеки ее вот-вот запылают.
— Передайте ей мою благодарность, — ответил он, надолго задержав взгляд на Китти, которая заливалась краской. — Мне кажется, вам нравится это место.
— Да, очень! Я просто полюбила его… — прошептала она.
За ужином лицо Романа не покидало все то же загадочное, необъяснимое выражение. Она замечала, что он то и дело задерживал на ней взгляд своих пронзительно-голубых глаз, и в них читалось откровенное удивление.