Изгнанник
Шрифт:
«Да что же это, наконец, со мною? — подумала она. — Как будто несчастье, как будто горе. Но ведь нет ни несчастья, ни горя! Отчего же, отчего, Боже мой, так мне тяжело? Или я больна?.. Вчера было сыро, может быть, я простудилась…»
Она с радостью даже остановилась было на этой мысли: но нет, она тут же сейчас и почувствовала, что не больна, не простудилась…
В это время в соседней комнате, в кабинете Сергея, отворилась дверь, послышались его шаги. Он и в этот день, как часто с ним случалось, рано выехал из
Наташа прислушалась: вот он бросил хлыст, вот он двинул стулом, раздается его протяжная, обычная зевота.
Она встрепенулась. «Скорей, скорей к нему!..»
Она почувствовала потребность быть к нему ближе, спрятаться под его защиту от того, что ее там мучило, что преследовало, что по пятам гналось за нею. Она сделала несколько быстрых шагов, приподняла портьеру и очутилась в кабинете.
Сергей, очевидно, утомленный верховой ездой и зноем, лежал на диване, вытянув свои длинные ноги, в пыльных сапогах, в расстегнутом жилете. Он обмахивался платком и то и дело вытирал им свой белый, влажный лоб. При виде входившей Наташи, он ей рассеянно улыбнулся и откинул голову на кожаную подушку дивана.
— Вот жара! — проговорил он. — В поле так и печет… совсем я замучил сегодня бедного Серого…
— Вольно же, неизвестно зачем, мучить и себя и лошадь! — сказала Наташа, подсаживаясь к мужу. — В полдень по полям! С тобой еще когда-нибудь солнечный удар сделается… Смотри, на что ты похож!
Она вынула из кармана свой маленький надушенный платок и вытерла им его лицо.
— Но где ты был? Что делал? Расскажи мне, по крайней мере, Сережа. Зачем это тебе так нужно было мучить Серого?
Она наклонилась, поцеловала его и прижалась к нему плечом.
В его лице что-то дрогнуло, он даже немного поморщился, как будто ему неприятна была близость хорошенькой, ласкающейся жены. Но это было только мгновение — он взглянул на нее, улыбнулся ей, хотел ее обнять — и вдруг опустил руку. Лицо его стало печально.
— Ах, Наташа, — проговорил он, — да не гляди ты так на меня, не гляди… ты меня мучаешь…
— Мучаю? Чем? — спросила она с изумлением.
— А тем, что я не стою, чтобы ты так на меня смотрела…
— Опять ты за старое!
Она засмеялась.
— Что это на тебя находит, в самом деле?.. И знаешь ли, ведь это унижение паче гордости!..
— Какое там унижение паче гордости! — досадливо выговорил он.
С ним положительно делалось что-то странное. Он начинал волноваться. Наконец спустил ноги с дивана, захватил обеими руками свою голову и сидел, уставив глаза в ковер. Наташа никогда не видела его таким странным, с таким выражением. Она почуяла, что это что-то неспроста.
— Сережа, — сказала она, — посмотри на меня!
Он поднял глаза и тотчас же опустил их.
— Что случилось? Что ты от меня скрываешь? Говори сейчас… Зачем ты хочешь пугать меня?..
—
Он путался — она не понимала.
— Что ты такое сделал?.. Что?
— Я глуп… я испорчен… я дрянной человек… Но я не хочу, не могу скрываться перед тобою… особенно, когда ты так смотришь… Ты знаешь Катеньку Недольсину?
(Это была молоденькая жена одного из их ближайших соседей. Она изредка посещала Горбатовых в Знаменском.)
— Так что же? — спросила Наташа, все еще ничего не понимая.
— Я… я… сегодня был на свиданье с нею… И как все это глупо вышло… как скучно… она такая дура…
Наташа широко раскрыла глаза.
— Да ты что же это… шутишь? — прошептала она.
— Нет, не шучу…
Он печально и покорно глядел на нее, и она видела ясно, что он не шутит. Она отшатнулась от него, поднялась. Лицо ее побледнело, глаза зло блеснули.
— Если вы дошли до таких глупостей, то признаваться мне в них — еще противнее. Это уж совсем, совсем низко!.. — почти задыхаясь, выговорила она и хотела выйти из комнаты.
Но он силой удержал ее, захватил своими большими, будто железными руками ее маленькие, слабые руки.
— Наташа, ради Бога, не сердись, выслушай меня! — повторял он умоляющим голосом. — Наташа, ведь ты умна, ты должна понять… тут совсем не то!.. Ведь я винюсь перед тобою… я знаю сам, как это глупо и пошло… все, что хочешь… Наташа, если бы я не любил тебя — я бы не сказал… И неужели ты думаешь, что я могу променять тебя на кого-нибудь? Наташа!..
Она вырывалась из его рук и не могла вырваться.
— Да пустите же меня! — наконец почти крикнула она. — И знайте — после этого мне все равно, на кого бы вы меня ни променяли… Только оставьте меня, не прикасайтесь…
А он, огромный Сергей, превратился в совсем жалкого ребенка, не выпускал ее рук. Он встал перед нею на колени, он заглядывал ей в глаза своими добрыми, теперь испуганными глазами и молил:
— Наташа, ради Бога, да не сердись же, перестань!.. Я даю тебе слово… никогда… никогда больше!.. Не будь же злою — прости меня… самому все это так противно… Наташа, прости меня… милая, дорогая, прости!..
Голос его прервался, на глазах показались слезы. Он целовал ее руки. Возмущение, негодование, охватившие было ее, внезапно почти исчезли. Этот большой, сильный человек, стоявший перед нею на коленях, плакавший, целовавший ее руки и умолявший ее о прощении так по-детски, со своими приемами провинившегося ребенка, показался ей жалким.
Она теперь, наконец, в первый раз после того, как стала его женой, поняла его. Ей стало ясным все, и она уже совсем новым голосом сказала ему:
— Хорошо, я прощаю тебя, только оставь меня теперь, не говори — не надо… оставь меня.